стояла, опустив руки. Насилу-насилу опамятовалась.
Мужики – Федор с Олежкой – тут же собрались дорожную пыль обмыть, добро что на своей машине прибыли. Мария осталась с матерью.
Началась для бабы Поли радостная колгота. Из последнего, уже жестковатого щавеля затеяла зеленые щи варить. К Демкиным в проулок баба Поля сбегала, двух хороших лещей да судачка принесла. У соседки Грипы соленые арбузы век доживали, баба Полюша один порезала, пересыпала вялую мякоть сахаром. Слава богу, редиска нынче удалась неплохая. Портить ее магазинной сметаной не стали, сходили на дом, доброй купили да еще каймачком разжились. Соленые грибки у бабы Поли водились, новая вялка – чехонь да синец – подошли. И вовсе на диво, дождались-таки своего часа десяток темно-красных яблок с желтой медовой мякотью, из тех, что при добрых руках лежат до новины.
Женщины управились, а мужики что-то долго глаз не казали. Когда наконец машина ко двору подъехала, Мария ругаться изготовилась, но из кабины вылетел такой счастливый Олег с ведерком в руках.
– Ма-ама! – кричал он. – Ба-абушка! Ра-аки! Честное слово! Глядите!
В ведерке и вправду шевелились десятка два иссера-черных клешнястых раков. Оказалось, что попали мужики на водохранилище. Искупались и увидели ребят, которые в камышах промышляли. Принялись сами лазить. И вот, как говорится, улов налицо.
– Купили небось! – смеялась Мария.
– Мама, ну вот честное слово! – запунцовел от обиды Олег.
– Вот гляди, гляди, – совал он матери под нос меченые клешнями пальцы. – Вот он укусил меня и вот за большой как ухватит, а я аж заорал, – и тут же к бабке кидался. – Бабушка, бабушка, давай сварим сейчас, а?! Ну пожалуйста…
– Об чем говорить, – счастливая от радости внука, улыбалась баба Поля. – Счас и сварим.
Она старого укропу нашла, у него дух острее, сварила раков. И когда, наконец, уселись за стол во дворе, на воле, то зять Федор от удовольствия рыкнул:
– Ну, мать Полина, – он всегда ее так звал, – ну, мать Полина, уважила… И рыбка… – сладко тянул он ноздрями воздух, – и арбуз. Свои, что ль, яблоки?
– А то чьи. Вон та яблонька, – сказала она. – Такая добрая, всю зиму лежат.
За встречу, конечно, выпили, здесь и баба Поля не отказалась. И так хороша была добрая еда на свежем воздухе, что никого уговаривать не пришлось. Лишь хозяйка, шей похлебав, глядела на своих дорогих, радуясь.
Олегу всего хотелось. Он хлебал уху, а глазами косил на багровых, крапленных укропным семенем раков; увидел, что отец рвет и сладко ест вялку, к нему кинулся: «Дай, дай попробовать!» И на яблоки он глядел алчно, и временами ухватывал ложку-другую бело-розовой хрустящей редиски, и тогда сметанные «усы» раздвигали рот.
– Гляди, прохватит, – смеялась Мария.
– От доброй еды не прохватит, – успокаивала баба Поля. – Это не консервы ваши, столетошние. Чебачиную голову бери, Олежек, пососи. Ух и сладимая…
– Какая чебачиная? – не понял внук.
– Ху-ух, несмысленый… Чебак – ему два фамилия, у нас чебак, у других – лещ. А помене какой чебачок – тот киляк. А совсем малый – ласкирик. Вот пойдешь на речку, ласкирей натягаешь, я тебе их поджарю. Ху-ух и сладкие. Прям не наешься…
Была бы Олегова воля, он бы тут же, из-за стола, за ласкирями ринулся. Но теперь он лишь повертелся, на мать, на отца поглядел, спросил: «Поедем?»
– Поедем, поедем. Не спеши, наловишься…
Первую охотку утолив, зять Федор еще одну стопку выпил. лучком ее закусил, редисочкой и, оглядев веселыми глазами застолье, родню свою и зеленый двор, его окружавший, и чистое небо, сказал:
– Хорошо… Сниму-ка рубашку. Не возражаете?
– Скидай. Пусть тело дыхнет.
– И я, и я… – не отстал Олег.
Теперь они сидели рядом, по пояс голые, отец и сын, круглоголовые, рыжеватые, белотелые, даже с синевой, сытенькие. Добрые складки – Олегу-то уж вовсе ни к чему – над поясными ремнями нависали.
Отец закурил, сын за раков принялся.
– Ну что, мать Полина? – спросил Федор. – Дочь тебе ничего не говорила?
– Чего? Либо что сделалось?
– Ничего. Просто я ей не велел тебя трогать. Потом, говорю, сядем и все обсудим. Мы ведь, мать Полина, с севера coвсем убрались. Виктору с Анной квартиру оставили, а сами снялись.
– Чего это вы надумали? Не заболели ли, не дай бог?
– Да нет, пока здоровые. Мы уж давно решили. Хватит. Стажу у нас теперь, – махнул он, – хоть взаймы давай. Деньжат… – поглядел он на жену, – немного поднакопили. А всех их не заработаешь, да и ни к чему, надо другим оставить, – засмеялся он.
Баба Поля недоверчиво поглядела на дочь, та молча покивала ей головой; дескать, правда.
– Да хоть пожить надо, мать Полина. Ну чего мы на этом севере видели? Четыре стены? Да работа. Хочем вот к тебе проситься. Построиться здесь, – развел он руками, оглядывая просторный двор. – Хороший дом поставить, современный такой. С отоплением, с ванной. Машина есть. Река здесь хорошая. Лодку куплю с мотором. Грибы есть?
– Грибов нынче много, – сказала баба Поля. – Масленков стало в соснах родиться, прям мешками люди везут. А я вот опенки больше уважаю, – показала она на тарелку. – А счас люди никакими не гребают. Чернопузики берут и сапиные жарют, бзделы, дожжовки…
– О! – обрадовался Федор. – Маслята – это хорошо! В соснячок за маслятами, о-о-о… – прихмурился он, а потом продолжал: – Это, я понимаю, жизнь. Сад разведем, настоящий. Земли много. А я люблю, мать Полина, в земле возиться. Не под землей, – подчеркнул он, – а наверху. Сад, огород, рыбалка, на охоту сходить, грибы, – перечислял он мечтательно. – Да так вот просто посидеть на воле. Арбузов насадим, бахчу заведем, – встрепенулся он. – Арбузов наемся. Да-а, – засмеялся он. – Я все распланировал, а ты молчишь. Берешь нас к себе?
– Чего спрашивать, – ответила баба Поля. – Мне скоро помирать, не с собой же я все это заберу. Живите. А я возле вас, глядишь, чем и помогу еще.
– Вот и хорошо, – сказал зять Федор. – Правильно. Тебе одной жить тоже несладко. Вместе лучше. Построим большой дом. Тебе отдельную комнату, чтоб не беспокоить. Жаловаться не будешь. Дочь у тебя вроде неплохая. Я тоже мужик не шебутной. Олег вот у нас, – засмеялся он, подталкивая сына, – колобродный… Ну, уж как-нибудь… Давай тогда, мать Полина, выпьем за новую жизнь.
За такое баба Поля не выпить не могла. А когда выпила, то скоро голова у нее пошла кругом. Легкий счастливый хмель ласково бередил душу. Так хорошо стало, так радостно. Да и как ей было, старой, не радоваться, если в один день свершилось то, о чем она уже и мечтать не смела. Обрезалось ее одинокое, горевское житье, и теперь до веку будут вокруг нее родные люди. Будет кому и кружку воды подать, а придет пора, и глаза закрыть, и поплакать.
– Мария как хочет, – говорил и говорил Федор, – а я устроюсь каким-нибудь сторожем. Так, лишь бы числиться. Семьдесят рублей, больше не надо. Чтобы сутки отдежурил и… свободный. Лодка, мотор… На рыбалку. Пожить, мать Полина, по-человечески пожить. Солнце чтоб тебя грело, зелень вокруг, теплая вода… Пенсии мы свои заработали. Виктор сам на ногах, квартиру ему со всей обстановкой оставили, грамма не взяли. А этого огольца вырастим. Здоровый будет. И самим пожить охота. А всех денег не заработаешь, да и зачем они? Ведь деньги для жизни нужны. А если ее нету, если работа да четыре стены, зачем деньги? Скажи, Мария…
Мария согласно кивала головой. Она вся в мать была, в бабу Полюшу, лишнего не уронит.
Между тем отворилась калитка, и соседка Грипа, во всем новом, остановилась, будто от неожиданности, а потом весело возгласила:
– Здорово дневали! Отколь вас столько взялось?! Какой вас водой сюда принесло?! Либо каламутной?
Гостью за стол усадили, налили ей чарку.
Знакомые еще по прежним приездам, Грипа и зять Федор друг другу обрадовались. Он ей свое
