— Откройте-ка еще одну. Мы сравним.
— Правильно. Это взвешенное решение. С вами приятно иметь дело.
— Рад встрече, барон.
Гриша Гузкин сказал:
— Здесь есть анжуйское розовое. Помнишь, его еще мушкетеры пили.
— Вот это да, ты знаешь, куда привести! — восхитился Пинкисевич. — Возьмем бутылку? А лучше сразу две. Мы чем не мушкетеры?
Принесли розовое анжуйское в ледяной бутылке. Художники, спросившие до того по свиной отбивной, стали есть свинину и запивать ее вином. Пока ели, Гриша старался припомнить, правильно ли они поступают и едят ли свинину с анжуйским люди воспитанные, — но вспомнить не мог.
— Как здесь с закупками? — перешел к деловой беседе Пинкисевич, подобрав хлебом соус.
— Ну что тебе сказать? Есть серьезные коллекции.
— У тебя почем покупают?
— Обыкновенные европейские цены, — сказал Гузкин скромно, подержал в руке бокал, посмотрел вино на свет, — в пределах ста тысяч. Недавно барон фон Майзель взял пару вещей для своей коллекции. Так, продаю время от времени.
— Ты уж, небось, миллионером стал.
— Понимаешь, Эдик, здесь не принято говорить о доходах.
— А все-таки?
— На жизнь хватает. Думаю, домик на Лазурном берегу прикупить. Так, осень проводить у воды.
— Заказов много? Здесь вообще какая система? Заказы, как от колхозов через Минкульт? Мол, нам портрет Ленина в зал заседаний? Только тут через галереи и Ленин не нужен? Так, что ли? — Пинкисевич, как всегда, хотел все упростить.
— Здесь все по-другому, Эдик. Сложная система отношений. Надо будет секретаря завести. Невозможно вот так все время самому летать на переговоры; чистая трата времени. — Гриша снова посмотрел вино на свет, покачал бокал, чтобы слегка взболтать вино и разбудить его ароматы; Пинкисевич следил за ним. Гузкин погрузил нос в бокал и понюхал анжуйское. Вино не пахло.
Луговой сказал:
— Я жду старого приятеля, вам будет любопытно с ним познакомиться.
— Не сомневаюсь. Финансист? Или писатель? От вас можно ждать чего угодно.
— Президент компании «Гвельф». Он гораздо любопытнее Жан Поля. Тверже, последовательнее. Тоже решил заняться Казахстаном. Но не бойтесь, земля большая, и ее хватит на всех.
— Меня беспокоят законы Казахстана. Какая там теперь власть?
— Конституцию свободного Казахстана писал французский министр Дюма. Она переписана с конституции Пятой республики, не волнуйтесь.
— А, вот как. Любопытно.
— Вы считаете, у второй бутылки вкус удовлетворительный?
— Да. Пожалуй, да.
— Мне пришло в голову, что они могли храниться в разных помещениях. Та, что мы пьем сейчас, лежала в правильной температуре. Они переохладили первую.
— Я уже думал об этом. Градусов на пять-шесть.
— Вот и Алан. Мы пьем бордо, ты присоединишься?
— Нет, только минеральную. С годами я стал ханжой: не понимаю, как люди могут употреблять алкоголь. Принесите «Эвиан», будьте любезны.
— Мы перейдем на французский. Вы не против, барон?
— Люблю язык Бодлера.
— Молодежь осатанела, — сказал Пинкисевич Гузкину, давясь кислым анжуйским. Есть такой пролаза Сыч, так он вообще хрен знает что делает. Я его позвал в мастерскую, показал «Серый треугольник». Работал над вещью полгода, между прочим, тонкая гамма, все на лессировках. Посвятил Малевичу.
— И что дальше? — Гузкин не любил слушать про чужое искусство.
— Он сказал, что мой серый треугольник похож на обоссаные трусы его бабушки. Морду бить? Что делать?
— Надо быть выше этого, — сказал Гузкин. — Мы занимаемся подлинным искусством, к чему реагировать на хамство?
— Но это понижает общий культурный уровень.
— Новое поколение ничем себя не проявило. Это правда.
— Нельзя допустить, чтобы у Запада создалось искаженное представление о русском искусстве.
— Надо поговорить в сведущих кругах. Расставить, так сказать, акценты, — сказал Гриша значительно.
— Понимаешь, разлетались эти сычи — и туда, и сюда; все страны этот гад уже облетал. Куда ни приеду — везде: сыч, сыч. Везде втюхивает свое — и не сказать даже что. Когда мы начинали, у нас были идеалы, правда, Гриша? Малевич, Родченко…
— Бесспорно.
— Ты поговори здесь с нужными людьми.
— Надо будет сказать барону.
— А вы в хороших отношениях?
— Видимся довольно часто, — сказал Гузкин сдержанно, давая понять, что ближе друзей, чем они с бароном, не бывает.
— Поговори, а? Он, похоже, влиятельный человек
— Еще бы!
Луговой отпил глоток вина и сказал:
— Алан сделал для торжества идей коммунизма побольше, чем Сартр. Перед вами, барон, сидит человек, кормивший французскую компартию двадцать лет. Деньги на партию Жоржа Марше шли из «Гвельфа».
— Любопытно.
— История поучительная. Когда коммунисты едва не выиграли выборы во Франции, голлисты конечно, напугались. Но мы — больше. Двадцать пять процентов французов накормить — не шутка. На руководящих постах они сидеть не будут, банками править не станут, а голодать не должны. Поди накорми такую ораву — да с запросами! Это, барон, не три миллиона кубинских ртов. Это не ангольские вояки.
— Я бы пробовал через Алжир.
— Наши товарищи голову сломали, но придумали. Отдали концессию на разработку тюменского месторождения за бесценок французской нефтяной компании «Гвельф» (Алан поклонился) — и Алан в виде ответной любезности разницу в деньгах выплачивал Жоржу Марше.
— Остроумно.
— Так тюменский мужик, получая три рубля на водку, кормил миллионы французских бездельников. Вдруг — вообразите! — обвалился коммунизм в России, а Марше и его компартия сгинули начисто — но нефть-то продолжает по трубе идти, тюменский мужик-то работает. Вот мне и любопытно, Алан, кому и куда ты теперь платишь — Марше-то уже нет.
— Вы пьете Шато Брион? — ушел от ответа Алан. — Вот видите, что могут позволить себе люди, участвующие в реальной политике. А я даже сигары курить бросил. Безумные деньги, и вред здоровью.
— И как, стали здоровее?
— Стал богаче.
— Это и есть здоровье. Однако вино недурное.
— Первая бутылка была странной.
— Покажите-ка пробку. Вот видите?
