— Тебе кто это сказал?
— Я так сам думаю. И написано везде. Теперь даже в газетах пишут.
— Ты газеты читаешь?
— Иногда читаю колонки Бориса Кузина. И Дмитрий Кротов хорошо пишет. А вот еще есть автор — Петр Труффальдино. Он Ленина разгромил в последней статье. И Шайзенштейн, по-моему, умный журналист.
— Знаешь, — неожиданно для себя сказал Струев, — ты такую гадость больше не читай и никому не пересказывай.
— А вы что, за Ленина? Да? Вы за этих, красно-коричневых? Повернуть историю вспять?
— Я не читал Ленина. Про историю вовсе не понимаю. И потом, я всю жизнь делал что-то такое против власти, смешно на старости лет ее славить. Но знаешь, бегать в дворовой кодле — унизительно. Стыдно очень.
— Я не понимаю.
— Я тебе объясню. Это опять про драку. Ты дрался когда-нибудь?
— Да.
— Это опасно, правда?
— Опасно.
— Но ты понимаешь, что так, как дерешься ты, — не очень опасно, верно? Ну, стукнут по носу, встанешь, пойдешь домой. Бывает опаснее, согласен? Есть другая драка, взрослая, там бьют сильнее.
— Понимаю.
— Но ведь и у взрослых бывают просто зуботычины, а бывает всерьез, до крови.
— Да.
— А как ты думаешь, ты бы понял разницу во взрослой драке — страшная она по-настоящему или так, характер показать?
— Наверное, понял бы.
— А в настоящей драке, в страшной драке, ты бы понял, кто дерется лучше, кто хуже, кто сильнее?
— Откуда я знаю.
— Ты и не можешь знать. Ничего стыдного нет в том, чтобы не знать того, чего знать не можешь в принципе.
— Правда.
— И ты понимаешь, что есть настоящие драчуны, боксеры. А есть мастера бокса, чемпионы. На их драку приходят смотреть, но мало что понимают. Так вот, в спортивной раздевалке во время хорошего боя мастеров сидят второразрядники. Они сами не дерутся, и даже не смотрят, они обсуждают драку. Они никогда не станут мастерами, будущего у них нет. Им уже по двадцать лет, ничего из них не вышло, держат их для количества, а через год вышвырнут из бокса к чертовой бабушке. Их даже в зал не зовут смотреть бой. Они проходят в раздевалку и сидят в теплой потной раздевалке, делают вид, что они тоже боксеры. Понимаешь?
— Да, понимаю.
— Так вот, лучших знатоков бокса, чем эти второразрядники, в природе нет. Они сидят в своей вонючей раздевалке и ругают мастеров. Это стыдно.
— Вы считаете, что разоблачать Ленина тоже стыдно?
— Стыдно быть Труффальдино. Или ты хочешь?
— Не хочу.
— И правильно.
— Но ведь нет уже всех этих страшных лозунгов.
— Другие есть.
— Правда, другие есть. — Мальчик посмотрел на огромную рекламу корпорации Михаила Дупеля: летящий вокруг земного шара голубь, держащий в клюве золотую кредитную карточку, и надпись «Такой удобный мир»; реклама эта, выполненная известным оформителем Валентином Курицыным, попадалась теперь на всяком углу, любой забор заклеивали этим ярким плакатом. — Но ведь это разные лозунги. Власть денег отвратительна, — сказал мальчик, — но она лучше власти диктаторов.
— Чем же? — спросил Струев.
— Мне кажется, — сказал мальчик, которому родители давали деньги, чтобы он поел в школе, — что деньгам все равно, кому принадлежать, а власти — не все равно.
— Думаешь?
Примерно то же самое говорил ему румянощекий Боря Кузин, покойно сидя в розовом кожаном кресле ресторана «Ностальжи». Кузин любил повторять, что власть денег, сколь уродлива она ни была бы, демократична, что деньги есть продукт, не связанный с идеологией и тоталитаризмом, и что демократия не случайно выбрала власть денег как наиболее лояльную форму регулирования социума. Борис Кириллович рассуждал о свободе, которую дают деньги, поглощая салаты, уминая пироги, запивая скушанное крупными глотками. Аппетит Кузина всегда умилял его друзей: он мог съесть едва ли меньше, чем отец Павлинов, но, в отличие от переборчивого батюшки, лопал все подряд. Единственным условием являлось наличие приглашающей стороны — но если не было оснований тревожиться о счете, то Кузин творил буквально чудеса. Казалось забавным, что рассуждающий о высоком просветитель способен столько съесть. С таким же азартом он накидывается и на интеллектуальную пищу, считали поклонники Кузина. Покончив с блюдами, стоящими около него, автор «Прорыва в цивилизацию» бросал придирчивый взгляд в глубь стола: что-то там кушают другие? И лишь расправившись с последней коркой, подлизав соус, считал дело сделанным. Покончив с трапезой, Кузин обыкновенно сплетал крепкие толстые пальцы и, благосклонно глядя на сотрапезников, ожидал, пока они оплатят счет. Струев не задумываясь платил в ресторанах за всех и всегда, но каждый раз, глядя на благостное лицо Бориса Кузина, на то, как Кузин терпеливо ждет, пока другие расплатятся, ярился. Что ж ты, жадина, ни разу даже не потянулся за кошельком. Хоть бы вид сделал, что заплатить хочешь. Кузин не проявлял нетерпения, не просил заплатить за себя. Он просто привык, что платят другие, и терпеливо ждал. Впрочем, Струев хорошо понимал, что Кузин не жадный, просто бережливый. В минуты дружеской откровенности, когда обильный обед бывал съеден, а счет оплачен, Кузин жаловался на стесненные обстоятельства. Ирина, жена, резонно говорит, что надо покупать дачу, рассказывал он о своих проблемах. Пусть недорогую, да, за роскошью мы не гонимся. Зачем нам роскошь? Но в принципе — простую, скромную дачу купить пора. Дочке надо быть на воздухе летом, и это только нормально, разве нет? И, рассказывая о своих нормальных человеческих запросах и о том, что его заработка с трудом хватает, чтобы их удовлетворить, так что и помышлять о ресторанных излишествах ему не приходится, Кузин вытирал крепкие пальцы и промокал салфеткой губы. Тебе повезло, говорил он Струеву, ты попал в обойму, дружище. Покупки, заказы, верно? И глаза его светились тем особым свободолюбивым светом, каким загораются они у прогрессивно мыслящих людей в разговоре про деньги. Любопытно, как считают деньги в семье Инночки. Да и какие там деньги? Любопытно, была ли она когда- нибудь в ресторане. В настоящем, чтобы шесть официантов за спиной и по три вилки слева, по три ножа справа. И не удивлюсь, если не была, дожив до седых волос. Надо бы сходить с ней куда-нибудь, показать, как бывает. Или это вульгарно? Не вульгарнее, впрочем, чем спать с ней на продавленом диване, где лежало столько женщин.
— Деньги и власть — одно и то же, — сказал Струев, думая о диване и женщинах.
— А свобода, — спросил мальчик, — как по-вашему, свобода — это власть? — мальчик привык спорить на метафизические темы, ему не хватало сложности в разговоре. — Интеллектуалу главное — чувствовать себя свободным. Для этого надо бороться за власть — или нет?
— Что? — рассеяно сказал Струев.
— Я имею в виду, что интеллигентному человеку сейчас можно не прятаться.
— Его уже никто не ищет.
Год назад его, среди прочих новомодных деятелей культуры, пригласили на прием в новоиспеченный парламент, и только что избранный спикер Герман Басманов, мужчина впечатляющей наружности, слегка
