и воротничок рубашки, и маленькое яркое мелькающее пятнышко горящей сигареты у него в руке. Слева, напротив Дворца бракосочетаний, темнел боковой фасад какого-то длинного здания, папа свернул за него, секунд десять я не видел его, я прочел на здании: «Школа повышения психомолекулярных знаний № 1», после сам свернул за угол — передо мной, темнее неба, было огромное пустое поле.
Прижавшись к углу, я подождал немного, пока глаза окончательно привыкнут к темноте.
Небо на горизонте мягко светилось (наверное, огни основного космодрома), иногда вдруг на мгновение озаряясь короткой бледно-розовой вспышкой. Я рассмотрел впереди себя очертания каких-то темных, тонких, прямоугольных конструкций, присел и на фоне светлой полоски на горизонте различил гимнастический турник, брусья, столбы со шведской стенкой, — наверное, летний гимнастический городок психомолекулярной школы.
Папа стоял боком ко мне, держась одной рукой за трос растяжки турника, с сигаретой во рту. Было тихо, почти никакого ветра, только медленно движущиеся потоки мокрой дождевой пыли. Я почти не дышал и не двигался.
Медленно папа сделал вдруг несколько шагов под самую перекладину турника, запрокинул голову, не выпуская изо рта сигареты, неожиданно подпрыгнул и, уцепившись за перекладину руками, повис, тихонько качаясь. Незаметно для меня, постепенно, амплитуда его качания стала больше, еще больше — на долю секунды тело его замирало, вытягиваясь почти параллельно земле, то с одной стороны турника, то с другой и вдруг, не остановившись в этой крайней точке, проскочив ее, внезапно взмыло вверх, все выше и выше и наконец, застыв на миг над турником, понеслось вниз, сделав полный оборот.
Он крутил «солнышко» — раз, другой, третий, четвертый; на фоне светлой полоски горизонта и всполохов я хорошо видел его темное вытянутое летающее тело и — чирк-чирк-чирк — маленькое яркое пятнышко сигареты у него во рту… раз, второй, третий… раз, второй, третий… раз, второй, третий…
И вдруг у меня внутри сразу и
Ключ от «амфибии» я нащупал в кармане и достал прямо на бегу.
За приоткрытой дверью входа (я успел заметить) стоял Зинченко и еще какие-то люди; может быть, он услышал, как я бегу, и посмотрел на меня, но в этот момент я уже был возле «амфибии»; он быстро выскочил из-за двери, а я уже сидел в кабине, захлопывая свою; он что-то крикнул на бегу, резко, подняв вверх обе руки, но я уже рванул рычаг, переведя одновременно приставку на максимум взлетного напряжения, и взмыл вверх с такой скоростью, что огни входа Дворца прямо у меня на глазах превратились в маленькую светящуюся точку.
Первую летную зону я проскочил — не заметил. Вторая, особо строго контролируемая, где без спецразрешения летать категорически запрещалось, была раз в сорок больше первой, но где я лечу — в первой, во второй, в дубль-сотой «эль-три» — об этом я догадывался только каким-то двадцать седьмым чувством. Не знаю, где именно, меня с ходу засекли два патруля и метнулись за мной как обалделые. Сигнальные огни я не вырубил, видели они меня прекрасно, но все равно были слишком далеко, чтобы на телеэкранах в этой дождевой пылище разобрать мой номер, да это меня и не интересовало. На своем экране я видел их хорошо: марки машин — незнакомые, быстрее моей или нет — не понять; немного они поорали на меня и бросили гонку, наверное, решили предупредить все контрольные пункты патрулирования, чтобы те были готовы засечь меня на обратном пути. В ту же секунду я догадался, что это все-таки вздорная мысль, они обязаны были меня преследовать: мало ли что может понатворить в космосе сумасшедшая «амфибия» без спецразрешения; конечно же, они бросили гонку по другой причине, и та, третья машина, которая обогнала патрульные тачки и была сейчас ближе ко мне, чем они, не случайно, пока они еще гнались за мной, выделывала свои световые кодовые фокусы, заявляя им спецразрешение на вылет в космос.
Эта машина шла за мной чуть быстрее меня, и я, не желая пока выматывать свою «амфибию» до конца, только слегка подбросил скорости, самую малость — та машина чуть уменьшилась на моем экране, отстала. И тут же, впервые с того момента, как она замаячила в темном дождливом небе, меня резко дернуло от звука знакомого голоса в моей кабине.
— Куда ты летишь? — спросил Зинченко.
Я молчал. Полный стопор.
— Может, связи нет? Это был голос папы.
— Ну как же! Полно шумов! Просто он молчит, а слышит нас прекрасно.
— Так что же он, черт подери?!!
— А вы думаете, что он только для того и улетел, чтобы с нами поболтать? А? Неважно вы знаете детей.
— Пожалуй, — сказал папа.
Они замолчали, я снял все бортовые огни и чуть подкинул скорости. Конечно, они потеряли меня на своем телеэкране, но, включив даже пару локаторов, снова легко могли зафиксировать меня на главном пульте; я это знал и резко ушел в сторону, чтобы операция поиска заняла у них несколько секунд, а я бы выиграл за это время довольно значительное расстояние. Они действительно скачком уменьшились на моем экране, о чем-то быстро заговорили, Зинченко сказал потом громко: «Хитрый маневр. А я подумал сначала, у него батареи сели. Вот мальчик!» И тут же они увеличили скорость…
— И чего он хочет?! Не пойму только, откуда у вашей безделушки такая силища?! А?!
— Что-нибудь он с ней сделал, — сказал папа. — Очередная детская затея.
— Это я еще как-то могу допустить, — сказал Зинченко, — но кислородной станции у него нет — скоро это начнет сказываться. Куда его, паршивца, несет, черт побери?!
— Да, дополнительного кислорода у него нет, — быстро сказал папа. — Я об этом с самого начала думаю.
Они медленно приближались ко мне, но очень медленно, неопасно; вдруг я понял, что весь мой телеэкран изменился, не сейчас, конечно, чуть раньше, просто я этого не замечал; по нему тихо плыли маленькие неплотные точки других ночных кораблей. Почему-то явно увеличилась вибрация кресла, в котором я сидел, пошли довольно сильные фоновые скрипы, даже визги — в ушах стало неприятно. И какая-то вялость в теле.
— Входим в начало сложной зоны! — крикнул Зинченко. — Здесь полно рейсов мощных космических кораблей! Они тебя не видят! Они с локаторами, но ты представляешь себе их скорость?! Масса у тебя ничтожная — такую они могут засечь слишком поздно. Да и как им маневрировать — у них жесткие программы хода. Слышишь?!!
Из-за вибрации смотреть на экран становилось все труднее, да еще эта странная вялость, но я старался ничего не пропустить, ни одного корабля, догадавшись, что если я с кем-то столкнусь, то это касается не только меня одного.
— Долго он продержится на своем кислороде?!! — услышал я голос папы. — У меня одна надежда, что немного больше, чем взрослый, легкие-то у него маленькие.
Зинченко прорычал:
— Я ставлю нас в канал влияния его машины, можем не маневрировать, только выкачивать скорость. Куда ты летишь, отвечай?! Куда ты летишь, отвечай?!
Его рычание было громким, прямо мне в ухо, и вибрировало, как и все звуки вокруг меня.
Я нажал кнопку разрешения окончательных нагрузок и сразу же почувствовал, как резко увеличилась вибрация, почти до ненормальной, и — одновременно — что я переношу ее легче, чем раньше, как-то плавно; и тут же мягко, мягко, понемножку, все больше и больше и до непонятного нежно запахло вдруг сметаной и свекольником, их сочетанием… Явный такой, но не резкий запах, очень летний какой-то, не дома, не в городе, а на даче… жара приличная, только на веранде прохладно, сидишь в одних трусиках, босиком и ешь свекольник, а потом — бух на прохладное шелковое одеяло! — и спать, спать, а после
