облавы и аресты, вели следствие и допрашивали информаторов. А в квартиру на Невском проспекте пришло горе, село у порога и не хотело оттуда уходить.
Скорчившись на постели в своей комнате, Даша рыдала, а вокруг нее метались встревоженные домочадцы. Казимир носил воду, Амалия гладила горничную по голове, а Аделаида Станиславовна уговаривала, успокаивала, но под конец не выдержала и заплакала вместе с ней.
Яков побежал за врачом и приволок-таки полного, добродушного немца в золотом пенсне, который немного удивился, что его позвали всего лишь к горничной, но все же прописал Даше какие-то капли, посоветовал сон, покой и пообещал, что «это пройдет».
Однако то, что сидело на пороге, хорошо знало свое дело, и
– За что… за что же… – стонала бедная Даша. – Боже мой! Бедный… бедный… И всего лишь из-за каких-то часов! Из-за обычных серебряных часов, боже мой!
– Даша, – наклонилась к ней Амалия, – Даша, я тебе обещаю, даю тебе честное дворянское слово, что их поймают. Ты меня слышишь? – Горничная умолкла и вперила в нее бессмысленный взгляд. – Клянусь тебе, их поймают! И я сама сделаю все, чтобы призвать их к ответу!
Но Даша только покачала головой.
– Амалия Константиновна… Что мне это? Его же не вернешь, понимаете… Не вернешь…
И, отвернувшись, снова зарыдала в подушку.
Из аптеки Яков принес капли, и Дашу заставили их выпить, после чего девушка стихла и забылась тревожным сном. Аделаида Станиславовна осталась дежурить возле нее, а Амалия вышла в гостиную, где возле комода с фотографиями стоял напряженный, как струна, барон Корф.
По совести говоря, ему давно уже следовало удалиться, как того требовали приличия, но Александр будто стерег порог этого гостеприимного, мирного дома и понимал: нельзя оставлять его обитателей наедине с
– Как ужасно все получилось, – подавленно произнесла Амалия. – Знаете, я до последнего надеялась, что это будет не Дашин жених. Я лишь хотела избавить ее от страха, а теперь мне стыдно. – Девушка умолкла и поежилась. – Есть такие узколобые люди, которые всегда поступают правильно. И хотя они вроде бы поступают правильно, вы видите: все делается не так, как надо. И сейчас у меня возникло ощущение, что я стала одной из этих людей. Вы понимаете меня?
Александр отлично ее понимал. И уж тем более понимал, что еще никто и никогда не разговаривал с ним так.
– Вы хотели как лучше, – возразил он, – и не вправе себя винить.
– О нет, – как-то странно усмехнулась Амалия. – Я еще не забыла, куда именно вымощена дорога… благими намерениями, я имею в виду. А ведь нам еще надо сообщить матери. Если бедная Настасья Ивановна узнает о смерти сына от равнодушных полицейских, то… – Амалия не договорила и поморщилась.
Говоря «нам», она, конечно, имела в виду себя и свою семью, но Александр понял ее выражение несколько иначе. Ему показалось, что «нам» означает ее и его, барона Корфа.
– Я готов сопровождать вас, – с поклоном промолвил он. – Если вам будет угодно.
Амалия немного подумала, сказала, что вернется через минуту, и удалилась к себе в комнату. Там, на письменном столе, сидела купленная вчера кукла в модном голубом платье. Несколько мгновений Амалия смотрела на нее, потом неизвестно к чему вслух промолвила «Да!», решительно отодвинула куклу в сторону, села и открыла нижний ящик стола. Из него хрупкая мадемуазель Тамарина извлекла завернутое в платок нечто, что при ближайшем рассмотрении оказалось американским револьвером последней модели. Достав из того же ящика коробку патронов, Амалия откинула барабан револьвера и деловито принялась его заряжать…
А сквозь щель в неплотно прикрытой двери за ней наблюдал ошеломленный барон Корф.
Нет, Александр, конечно, знал, что на свете существуют револьверы, и уж тем более знал, что на свете существуют хорошенькие барышни. Однако существование барышни, без труда управляющейся с револьверами, явилось для офицера совершенной новостью. Он был растерян, поражен, заинтригован, не знал, что и подумать. К тому же он не забыл, что студент, учившийся в одном институте с первым бомбистом, исчез как раз накануне убийства императора, и именно этот студент был поклонником горничной Амалии. А ведь дядя Амалии, между прочим, оказался свидетелем убийства, и хотя само по себе это ничего не доказывало, но в свете предыдущего обстоятельства выглядело прямо-таки подозрительно. Что же до самой Амалии, то ловкость, с которой она управлялась с револьвером, могла таить в себе какие угодно зловещие тайны.
Впрочем, Александр решил пока придержать свои соображения при себе и посмотреть, что будет дальше. Чутье подсказывало ему: если дело пойдет таким чередом, впереди его ждет еще немало удивительных открытий.
Заметив, что Амалия спрятала револьвер в сумочку, он поспешно отвернулся, как будто все время глядел в окно.
– Мама, – крикнула девушка, – можно я возьму твой pince-nez?[24] Обещаю, я скоро верну!
«Зачем ей пенсне?» – растерялся Александр. Но тут вошла Амалия, и, хотя она улыбалась, барон не мог не отметить, что вид у нее решительный и даже самую малость злой. Аделаида Станиславовна не возражала против того, чтобы у нее взяли на время ее собственность, и молодые люди вышли из дома. Где-то за Невой садилось красное, больное солнце. Офицер кликнул извозчика.
– Сначала в Васильевскую часть, – распорядилась Амалия, – а потом едем на Фаянсовую.
Александр мог возразить, но возражать не стал. Ему и самому сделалось любопытно, куда этот день его приведет.
А день привел сначала в небольшую лавку на Среднем проспекте, где из витрин робко выглядывали шляпки и перчатки, и уже по лицу Амалии, по тому, как она те шляпки с перчатками посмотрела, Александр понял, что они дурного вкуса и, вероятно, такого же дурного качества.
Амалия подергала дверь – та была заперта. На лице девушки отразилась досада.
– Закрыто, закрыто! – оживился дворник, который стоял неподалеку, опираясь на метлу. – Вы Настасью Ивановну ищете? Обойдите дом и поднимитесь по ступеням. Она над лавкой живет, вместе с сынком своим.
«Сын здесь больше не живет», – едва не вырвалось у Александра, но он сдержался и последовал за Амалией. Та поскользнулась на обледеневшей дорожке, но молодой человек успел ловко поддержать ее за руку – и смутился.
– Благодарю вас, – едва слышно обронила Амалия.
Они позвонили в дверь, но впустили их не сразу, а потом еще заставили ждать в прихожей, пока краснощекая служанка докладывала об их приходе. Наконец хозяйка соблаговолила их принять.
Настасья Ивановна смотрела враждебно, исподлобья и все так же комкала в руках платочек, как и в гостиной Браницких. Как можно мягче Амалия сообщила, что Даша узнала в убитом на Фаянсовой ее сына и что теперь…
– Да, – кивнула Настасья Ивановна, – я знаю. Мне уже сказали. Я…
Все-таки женщина заплакала и не смогла продолжить.
– Нам очень жаль, – искренне проговорила Амалия. – Даша была так привязана к вашему сыну. Мы собирались выделить ей хорошее приданое…
«И зачем
– Не откажемся, Настасья Ивановна, – с лучезарной улыбкой отозвалась Амалия. – Вы не скажете, с кем дружил ваш сын?
– А зачем вам? – сварливо спросила хозяйка.
Амалия вздохнула.
– Он как-то спросил в долг денег для кого-то из них, а Даша фамилию-то и запамятовала. Хотелось бы,
