что она ничего не стоит сейчас, мы вашими пятьюдесятью кронами поможем одному бедняку.
— Отлично. А получу я в придачу ее историю?
— Вместе с историей она стоит сто крон. Вы не пожалеете. Марка и ее история стоят этого вполне.
Я утвердительно кивнул, и господин Крал начал свой рассказ. На сей раз он протекал связно, что бывает очень редко.
— Мой друг Поппер, о котором я буду рассказывать, жил подаяниями, которые выпадают на долю бедного еврея. Это — бедственная жизнь, хотя, ей-богу, еще хуже быть бедным христианином. Голова господина Поппера, словно адресная книга, была полна адресов всех имущих пражских евреев, и эта адресная книга была его средством производства. Согласно ей в зависимости от того, когда богатые евреи женились, рожали, праздновали присуждение докторской степени, наследовали и зарабатывали на бирже, Поппер писал им просительные письма. Верности ради он самолично разносил их по конторам и магазинам. Кроме того, в будние дни он являлся в синагогу в качестве десятого набожного еврея (чтобы на молитве присутствовало предписанное количество верующих), получая за это десять крейцеров — это было в конце восьмидесятых годов. Профессия шнорера[6] и набожного еврея в его лице как-то удачно уживались и взаимно дополняли друг друга.
Я был тогда еще мелким начинающим чиновником. Попперу шел уже четвертый десяток. Он знал лично всех богачей, о которых в коммерческом мире говорили, как о полубогах. Поэтому я очень ценил знакомство с ним. Поппер не был слишком говорлив и общителен. Наше знакомство ограничивалось, главным образом, тем, что он писал на моем ночном столике свои письма и грелся у моей печки. Бедняга жил в этом же доме под самой крышей, в комнате, где не было печки.
Обычно, когда он заходил ко мне, мы перекидывались с ним несколькими словами о погоде и о заработках. После этого я углублялся в свою коллекцию, а Поппер, если ему нечего было делать, вытаскивал из кармана потрепанный томик библиотеки Реклам и принимался за чтение. Это была его единственная книга — немецкие стишки румынской королевы Кармен Силвы с портретом автора после титульного листа, — и он всегда носил ее с собой. Всякий раз, когда он читал мне и пояснял стихи коронованной поэтессы, то впадал в какое-то мечтательное состояние и его взгляд словно уходил в бесконечность. А так как у меня в комнате бесконечность была ограничена, то он смотрел в угол, где стоял умывальник. Он любил Кармен Силву.
Как-то я показал ему на румынских марках супруга поэтессы. Тогда Поппер подстриг свою ежистую бороду согласно образцу бородки Карла I в школе будущих парикмахеров, конечно, бесплатно.
Мы были знакомы уже с год. Однажды, в июле, он пришел ко мне крайне опечаленный.
— Нам придется расстаться, господин Крал. Я уезжаю в Америку.
— Что это вам взбрело в голову?!
— Мне ничего не взбрело в голову. Зачем мне должно взбредать что-нибудь в голову? Я и здесь всем доволен. Но председатель еврейского благотворительного общества господин Гринфельд — он торгует недублеными и дублеными кожами — подсчитал, что я обошелся здешним евреям только за этот год в четыреста одиннадцать гульденов, и он считает, что я самый большой шнорер во всей Праге. Он сказал, что теперь мне уже никто не даст ни одного крейцера, но господа сложатся и пошлют меня в Америку. Воз можно, что они дадут мне на дорогу десяточки две, чтобы у меня было кое-что для начала…
— Что ж, Америка, — подбодрял я беднягу, — это не так уж плохо.
— Если бы это была Америка! Но посылают меня в Южную Америку. Гринфельд сказал, что в той, настоящей Америке достаточно евреев, и они бы хорошенько отблагодарили нас, если бы им из Праги прислали впридачу как раз такого шнорера, как господин Поппер.
— О, так Южная Америка еще лучше, — утешал я Поппера, — там ведь растет кофе и какао, и если будет кое-что для начала, то вы легко найдете себе дело.
— Да это не настоящая Южная Америка! —горестно воскликнул снова Поппер. — Там столько евреев, что они не дали бы погибнуть своему человеку. А это — Огненная Земля! Какой-то свекор господина Гринфельда посылает туда жесть для крыш через Гамбург, и меня повезут туда с грузом. Гринфельд сказал, что там нет еще ни одного еврея.
— Да ведь это же как раз страна, придуманная для вас, Поппер! Поезжайте туда, покажите, на что вы способны и не осрамите нас там.
Поппер начал готовиться к отъезду. Я не сумел дать ему на дорогу достаточно советов. Что я сам знал об Огненной Земле? То, что половина ее принадлежит Чили, а вторая половина Аргентине. Но я все же не позабыл посоветовать ему хорошенько следить там за марками и посылать их мне, а я буду их здесь продавать владельцам бумажных магазинов для юных потребителей, и таким путем у него всегда будет небольшое подспорье. Я дал ему на дорогу несколько воротничков, галстук и полдюжины носков. Это был неплохой подарок от бедного писаря.
Поппер уехал в августе, а в декабре я уже получил от него несколько строк. Он писал, что на Огненной Земле вообще никаких марок нет. До почты несколько сотен километров. Поэтому письма и плату за их пересылку передают владельцам судов, курсирующих вдоль аргентинского побережья, или индейцам, когда они отправляются через остров к чилийскому порту, и капитаны или индейцы сдают там письма на почту. Значит, он мне никаких марок не пришлет. Наконец, он сообщил, что купил себе золотой прииск и завтра начнет копать золото.
Итак, он копал золото и через некоторое время прислал мне даже свою фотографию, как доказательство того, что ему неплохо живется. Хватило же у него денег на фотографа, наверняка, дорогого в тех краях. Писал он немного. Поппер вообще с трудом и неохотой писал что-либо другое, кроме просительных писем. Но фотография поведала о нем лучше, чем кипа писем. На ней был изображен чисто выбритый, моложавый и жизнерадостный человек, совсем другой породы, нежели пражский, в широкополой шляпе и кавалерийских сапогах, а за поясом — обратите внимание!—торчал даже пистолет! О его белой, чистой рубашке с платочком вокруг шеи я уже даже не говорю. Следующее письмо пришло примерно через два месяца. Поппер писал, что добывание золота из земли не является лучшим предприятием для единственного еврея на Огненной Земле. Поэтому он берется за коммерцию. Через некоторое время он снова сообщил, что хотя он уже занялся торговлей, но он задумал одно дельце, которое поразит не только меня, но, возможно, и весь мир.
С того дня, как я увидел его новый облик на фотографии, заботы о Поппере больше не волновали меня. Я не стал ломать голову над тем, какую он там, на другом полушарии, готовит авантюру. Но он не ошибся. Он поразил меня. А именно: следующее письмо имело на конверте, кроме аргентинской марки, еще одну, незнакомую мне. Она лежит перед вами: цвета киновари, в середине, в горящем солнце, большое Р, за ним скрещены мотыга и молот и лента с надписью Tierra del Fuego. Цена десять сентаво. Внизу имя художника Rudolf Soucoup. В самом деле, я был растерян. Чтобы не оставалось никаких сомнений насчет значения буквы Р в середине марки, ее обрамлял круглый штемпель со словами Colo-nia Popper. В конверте я нашел листок с одной фразой: «Удивлены, господин Крал?». Больше ничего.
Еще бы не удивляться! Как могло моему Попперу так посчастливиться? Каким образом его маленькое торговое заведение стало столь воинственным, что перешагнуло границы цивилизованных стран и очутилось на территории, которую пионер, внесший ее на карту мира, мог назвать, как ему вздумается?! Неужто этот пражский нищенка, пристававший ко всем и клянчивший, превратился в завоевателя, носителя цивилизации и колонизатора, когда ему выпал подходящий случай? Я мог сколько угодно недоверчиво качать головой, но марка и штемпель служили исчерпывающим доказательством.
В ответном письме я поздравил его и просил прислать несколько листов его марок и побольше конвертов, оклеенных марками и отправленных по почте. Весьма вежливо я посоветовал ему зарегистрировать почту своих новых территорий в Почтовом союзе в Берне. Таким образом, его частные марки станут марками со всемирным официальным значением. Ей-богу, я писал ему учтиво.
