него, понимаешь?
— За счет Валерки — никогда. Я его люблю. Слышал это?!
Она встала, бросила духа мести и пошла к дверям.
— Постой! — с прерывистым, как у ребенка после долгого плача, всхлипом крикнул Колюня. В дурацком положении был он — раздетым ни встать, ни догнать ее, ни загородить дорогу.— Постой, говорю! Возьми трубу и отдай ему...
— Пусть сам придет и возьмет.
— Он сюда больше никогда не придет! И я не понесу ему...
Она постояла у дверей, кусая губы. Потом взяла трубу и тихо сказала:
— Выздоравливай. До свидания.
— Чао! — выбросил он голую руку из-под одеяла.
Бабуля вкатила стол-тележку с блюдом пельменей, источавших вкусный курчавый пар. Среди них был «счастливый». И уж она бы сделала так, чтобы он достался внуку. А теперь и стараться не надо: товарищи, она проглядела, ушли. Все счастье одному ему...
Колюня, укрывшись с головой, лежал под одеялом молча и неподвижно, прямой, как покойник.
— С маслом или уксусом будешь? — спросила она.
— Ни с чем не буду,— глухо ответило одеяло.
— Опять не угодила,— проворчала бабуля.— Чего же тебе хочется?
— Умереть.
— Чего?!
— Не трогай мгня! Я сплю.
— Оля придет. Что ей сказать?
— Что она мне надоела...
Опя Самохвалова оказалась легкой на помине. Сказала, что очень спешит («В универсаме выбросили гречку. Вам не надо?»), оставила для Колюни уроки и записку. В записке она сообщала, что за дежурство в классе санитарный пост школы поставил ему «отлично» и что его, теперь уже совершенно точно, пошлют на олимпиаду... А что она видела Катю Малышеву, выбегавшую из подъезда с футляром под мышкой, это она оставила при себе...
«И тайно, и злобно оружия ищет рука!»
Ночью опять поднялась температура. В ушах гулко шумела горячая кровь. Из глаз в темноту уплывали, сцепившись, красные, синие, зеленые кольца. Во рту было сухо и жарко.
— Бабуля...— Еле удалось отодрать язык от раскаленных зубов.— Бабуля!..
— Кричать зачем? Я здесь...
— Посмотри, что у меня под тахтой лежит. Загорелся свет. Бабуля, вся седая, в белой ночной рубашке похожая на привидение, осенила себя крестом и кряхтя полезла под тахту. Достала оттуда и поднесла к его глазам желто-красное яблоко.
— И больше ничего.
— Не ешь его! Оно отравленное.
— Будет глупости болтать,— осерчала она.— Спи.
На его лоб легло мокрое полотенце.
Свет погас. Полотенце впитывало в себя все ночные кошмары. Разноцветные кольца стали распадаться на светящиеся тачки, вот и вовсе исчезли...
Днем приходила врач. Послушала его и сказала, что ничего не понимает.
— Легкие и сердце у тебя уже в порядке. А состояние, сама вижу, тяжелое...
«А чего тут понимать?» — лежал и про себя думал Колюня, пока врач измеряла его давление. Такое состояние из-за плохого настроения. И за него он должен благодарить своих одноклассников — Коробкина и Малышеву. Называется, навестили...
— Если не хочешь иметь осложнений, раньше времени не вставай...
Раньше времени? Да лучше бы вообще никогда не вставать! Лежать, лежать, не есть, не пить, остановить дыхание — и до скорой встречи на том свете!..
Обида, горечь, возмущение лихорадили кровь, туманили голову Колюни.
Что оставалось ему делать после того, как Малышева сказала, что любит другого? На что еще было надеяться? На чье плечо опереться?
День-два он ждал: она позвонит и скажет, что погорячилась. И это было бы самым сильным утешением для него! Но — не дождался! И тогда он, пристроив телефон на груди, сам стал названивать ей. Но едва она брала трубку, бросал свою! Таким отчаянным способом он хотел — не говоря — сказать ей:
— Ну позвони же-е-е-е!..
И как-то раз после нескольких сеансов этой (телепатической по сути) связи у него над самым сердцем, подобно небесному грому, раздался звонок!
Он в мгновение ока сорвал трубку.
— Привет...— Звонил Коробкин. Он с самого начала взял шутливый тон.— Спишь, что ли, с телефоном? Так быстро взял трубку...
Колюня весь похолодел.
— Что надо?!
— Все еще болеешь?
— Предположим...
— Я тебе чего звоню? Ты не можешь подождать с деньгами за трубу? Мать купила новый холодильник, истратила свои и мои. Но летом я опять поеду в деревню, заработаю и отдам...
— Могу выписать дарственную.
— Нет, так не пойдет. Лучше я займу у кого-нибудь и тебе отдам.
— Не надо!.. Когда откроешь на небе луну, назовешь ее в честь меня. И мы будем квиты...
— Хочешь завести меня? Не выйдет... Ты лучше пой. Это у тебя здорово получается. Про любовь, про свет в ночи...
Колюня сбросил с себя аппарат на пол и зарылся лицом в подушку...
В те дни в нем шла активная душевная борьба. Точнее говоря, ее вели «внутренний голос» Колюни, его совесть, и «дух мести», с которым больной, лежа в постели, не расставался теперь, словно малыш с любимой игрушкой. Вот как яростно и непримиримо спорили между собой Внутренний Голос (ВГ) и Дух Мести (ДМ).
ДМ. Совести у Коробка ни на грош! Неужели он забыл, что говорил о Малышевой вначале?
ВГ. Совесть в таких делах ни при чем. Можешь мне на слово поверить.
ДМ. Ненавижу Коробка! Даже тень его ненавижу!..
ВГ. Бесишься... А толку?
ДМ. Ты прав! Пора переходить от слов к делу. Отравить? Нет, это грязная работа. Самое лучшее устроить ему «темную». Разукрасить его, как пасхальное яичко. Неплохо выбить передний зуб. Пусть она тогда любуется на его прекрасный портрет. Ха-ха-ха!..
ВГ. Слушать тебя противно...
ДМ. (искренне) Не понял!
ВГ. (безнадежно) Руками тут не поможешь...
ДМ. А ноги на что? Изучив некоторые приемы каратэ, так можно обработать — ого- го!..
ВГ. Ставим на этом точку. Пока я его совесть, этому не бывать.
ДМ. (багровея) На его месте я бы поскорее отделался от тебя. Зануда ты страшная, а не совесть! И на самом деле ты его враг номер один. На каждом шагу, за каждую мелочь угрызаешь. Нет,
