становилась все лучше и обещала быть гвоздем фестиваля искусств.
На один из последних прогонов («генералку» Колюня решил провести перед самым началом фестиваля) пришла классная. Она села в последнем ряду. В актовом зале было холодно, она накинула на плечи пуховую шаль, спрятала под нее руки и смотрела прогон неподвижно, как сфинкс. Колюня вначале оглядывался на нее, пытаясь по лицу понять, нравится ей или нет, потом увлекся, забыл про нее и полностью вошел в роль режиссера.
— Козел! — непререкаемым голосом маэстро указал он Мишулину, исполнителю этой роли.— Я не верю тебе! Сильнее тряси бородой... Это уже лучше!.. Козлятушки! — тут же он набросился на Братьев:—Вы что? С бороздки съехали? Еще не родились, а уже выбежали на лужок...
Когда очередь дошла до эпизода, в котором чадолюбивый серый волк укладывает спать козлятушек, Колюня на несколько минут покинул пульт режиссера: серого волка он играл сам. Поднялся на сцену, перековал голос и под гитару спел колыбельную «Мама, роди меня обратно!», сочиненную участниками постановки совместно.
Репетиция закончилась. Вопреки ожиданиям Колюни и всей труппы классная не стала хлопать. Постукивая каблучками маленьких туфелек, она медленно прошла через весь зал, поднялась на сцену.
— Вам нравится? — обвела она взглядом всех.
— А вам нет?! — забеспокоились Братья Карамазовы и вместе с ними остальные.
— Играете вы здорово... А сейчас все по домам. Останется один Рублев...
Она дождалась, когда ребята выйдут, взяла из реквизита спектакля два стула, сама села и Колюню усадила напротив себя.
— А что ты, сам думаешь про свою пьесу? — спросила она, еще сильнее кутаясь в шаль.
— Не фонтан,— смело поглядел на нее Колюня.— Но кое-что получилось.
— Кое-что...— со значением повторила она.— А ты знаешь, вчера вечером ко мне домой приходила мать Светы Зарецкой. Догадываешься, по какому поводу?.. Она сказала, что Света в последние дни какая-то нервная, не спит и плачет по ночам. И мама нашла у нее под подушкой бутылку с уксусной эссенцией...
— Чего это она?— испуганно поднял голубенькие глазки Колюня.
— Света догадалась, про кого твоя пьеска...
— Про кого?!— Колюня удивленно привстал.
— Рублев...— с укоризной поглядела она в его возмущенное красное лицо.— Талантов у тебя много. И артист из тебя неплохой. Но ты или себя переоцениваешь, или людей недооцениваешь, что в общем-то одно и то же. И Коробкин с Малышевой обо всем догадались. Но у них нервы покрепче, чем у Светы. Хорошо держатся ребята.
— Людмила Сергеевна!!!
— Сядь и помолчи... Мы с тобой на сцене, но играть нам не перед кем. Думаешь, я не знаю, что с тобой происходит? Знаю... Но разве насмешкой над их чувствами ты поможешь своему горю?..
Колюня убито молчал.
— Не сердись на меня.— Она вытащила руку из-под шали и дотронулась до него.— Если хочешь знать, у меня, когда я училась, была история, похожая на твою. Я уже сколько лет замужем, мать, а тот мальчишка нет-нет да приснится... Честно признаться, я до сих пор его люблю... А он и тогда и сейчас любит другую... Это больно, с этим невозможно смириться. Почти невозможно... А жить-то надо, и человеком оставаться надо.— Она погладила его руку.— Страдай, злись, рви, мечи! Но человеком, миленький, оставайся...
Колюня заплакал и сказал:
— Не про них я писал! Честное слово!.. Просто у меня так вышло...
— После всего, что было, думаешь, они поверят тебе?..
— А вы? Вы мне верите?
— Честному слову верю... Но постановку придется снять. Спектакль не получился...
— Не получился?! Или?..
— Или, Рублев, или...— Она положила руку на его рыжее воронье гнездо...
На следующий день на переменке его окликнула Наталья Георгиевна и попросила, чтобы он обязательно разыскал ее после уроков... Он нашел ее в буфете. Она сидела за учительским столом одна и доканчивала первое.
— Садись,— показала она глазами на стул.— Тебе взять чего-нибудь?
Он торопливо отказался. Наталья Георгиевна принялась за второе и между делом спросила:
— Страдаешь?
— Из-за чего? — весь сжался он.
— Что постановку сняли...
Он вздернул плечи и, не зная, что ей ответить, долго держал их приподнятыми.
— Можешь мне на слово поверить: я ее отстаивала, как могла. Сколько мне ваша классная ни толковала, я так и не поняла, что ты порочного написал. Кто-то мог узнать себя? И что? Как говорили в Древнем Риме: каждому — свое... Но ваша классная, прости за откровенность, трусиха. Привлекла на свою сторону директора, завучей, и в результате я оказалась в меньшинстве... Но будет обидно и несправедливо, если ты останешься в стороне. В какой-то степени вся эта история с постановкой задевает и меня.— Она отодвинула тарелку в сторону и спросила: — Что ты еще умеешь? Стихи, случайно, не пишешь?
— У меня есть только одно двустишие: «Бегали по улице жареные курицы».
— Потрясающая чепуха! — засмеялась она и принялась за компот,— Постой! Кто-то мне говорил, что ты прилично поешь...
— У меня много врагов...
Колюне вдруг нестерпимо захотелось есть. Он отщипнул кусочек хлеба и запихнул его в рот.
— Но одну мою просьбу ты, надеюсь, выполнишь... Если можешь, прекрати жевать...
Колюнины челюсти покорно замерли.
— Фестиваль состоится в первое воскресенье после каникул и займет весь день. Через каждые два часа будем устраивать двадцатиминутные перерывы. Я предлагала делать их покороче, чтобы скорее управиться, но наша администрация считает, что деткам надо дать расслабиться... И вот, чтоб столько времени не пропадало впустую и хоть что-то в голове у деток осталось, я решила: пусть в перерывы на всех этажах звучит литературно-музыкальная композиция. Фестиваль так фестиваль, верно? Радиоузел у нас теперь, слава богу, работает прилично.
— Я больше ничего делать не буду! — торопливо предупредил ее Колюня.
— А кто тебе сказал, что мне этот фестиваль нужен больше всех? — обиделась Наталья Георгиевна.— Но мероприятие надо провести? Надо... Мальчик ты литературно одаренный, текст напишешь за один вечер, музыку подберешь еще быстрее... Да проглоти ты, а то вид как у повешенного... А в день фестиваля, сидя у микрофона, покажешь, на что способен...
— Не получится у меня это!— затосковал Колюня.
— Что ты лим хочешь сказать? — воззрилась на него Наталья Георгиевна.— Что я напрасно себе и завучам трепала нервы, когда решался вопрос, кого послать на олимпиаду?..
Тут в буфет вошла ее подружка Галина Романовна, и она ей замахала рукой. Колюня понял: аудиенция окончена, надо освобождать место за столом.
Трагедия с комедией помножилась на несчастье с бабулей. За неделю до Нового года она поскользнулась на улице и больно ушиблась. Врачи приговорили ее к постельному режиму. Это случилось, когда у Колюни на руках уже был билет. Он хотел на каникулы уехать к двоюродному брату в Ленинград — подальше от всего и всех.
Билет пришлось сдать и заделаться, как он самого себя назвал, «внуком милосердия». Теперь надо было не только в школу ходить, но и, подобно Оле Самохваловой, продукты доставать. Наконец-то он узнал, где находится приемный пункт прачечной — в их доме, но раньше он его просто не замечал — и каково это — дозвониться в диспетчерскую жэка и вызвать сантехника... Вершиной его подвижнической жизни в эти дни стало кормление бабули, Чтобы она поскорее поправилась, ожесточенно тер морковку, давил клюкву.
Он метался между школой и домом, с ведома старосты Спринсян сбегал с некоторых уроков, чтобы проведать бабулю. В эти дни много, до одури занимался по вечерам. Не будем приукрашивать нашего героя:
