ворвались в станицу. Сдается мне, что за несколько часов подмосковные речонки, эти воробьиные броды, вывалились из удерживающих берегов и русел и объединились в одно огромное водное пространство, радостно заливая жизненное пространство млекопитающих, деревни, хутора и города.
Бурлящая стена рушит все. Дамбы и шлюзы на гидроузлах, очевидно, не выдержали тройного гидроудара. Вода прибывает буквально на глазах и некоторое время шла почти трехметровой мутной волной, сметая все на своем пути. Как спичечные коробки, тащило и перевертывало машины, крупный рогатый скот, прочую домашнюю скотину, отчаянно скулили сторожевые и бродячие собаки.
Можно представить себе, что люди в панике покидали жилье, успев или не успев захватить документы и подхватить на руки детей…
Здешний командир взвода разведки Александр Сигайлов доносит из своих источников, что бронетехника, брошенная в первые же часы катастрофы на спасение людей, оказалась телячьи беспомощной, ее тут же по самые башни засосало илистое месиво. Он рассказывает, что молоденький сотрудник МК на резиновой лодке бросился подбирать оказавшихся в ревущих потоках людей, но лодку втянуло в огромную воронку, центром которой был выступающий из воды металлический штырь. Роковой случай! Сколько сейчас происходит подобных? Избегут ли гибели тысячи, сотни тысяч, миллионы людей?
Легко представить себе трагизм ситуации в тех семьях, где находятся престарелые и больные люди! Их невозможно мгновенно перенести или перевезти. Что в таких случаях делать? Выносить их на крыши уцелевших домов, будок автобусных остановок в надежде, что отсюда их и снимут военные или вертолеты МК.
Тот же Сигайлов доносит, что министр МК генерал-полковник — подумать только: по четным генерал, по нечетным полковник! — Сергей Хинь-Чу вместе с губернатором Московской области Александром Перельмуттером долго, стыдно и нудно порхали над водной равниной. На крохотном вертолете они с трудом отыскали для приземления пятачок на картофельном поле за железнодорожной станцией. Здесь уже находились сотни людей в шоковом состоянии, в холодной мокрой одежде, с детьми, стариками. У многих обнаружились неполадки с сердцем, десятки людей были с ушибами, переломами, внутренними кровоизлияниями. Сразу же на помощь пришли вертолетчики базирующегося неподалеку полка, но машин и топлива катастрофически не хватало.
«Да-а, дело тут, ребята, серьезное!» — сказал генерал-полковник Хинь-Чу, мгновенно оценив обстановку. И улетел. Должно быть, открывшаяся взору юного гения картина бескрайнего половодья живо напомнила ему недавнюю трагедию Ленска.
Сигайлов, как я понимаю, может и присочинить, а то и вообще выдумать сказку, однако другой информацией я не обладаю и ем, что дают.
И бывший актер, народный артист, а ныне бомж Василий Коробьин-Христосов дает следующую картину.
Он говорит, что тысячи людей под открытым небом и в спешно раскинутых палатках ночевали на возвышенности за ближней железнодорожной станцией. К нынешнему утру здесь уже был целый переселенческий городок с организованной наскоро полевой кухней и горячим питанием, с передвижным пунктом местного отделения МК, к которому выстроилась длинная очередь наивных и шокированных людей Земли. За тем, что здесь составлялись списки пострадавших. В воскресенье начали выдавать людям по тысяче рублей на первые нужды — ведь многие выскочили из заваливавшихся домов без копейки денег. Вопрос: зачем козе баян? Или Коробьин, или Министерство катастроф шутят довольно мрачно. Впрочем, в том, что это министерство давно подменило собой государство — вопросов нет. Какое это государство и в чьих оно руках — вот интересный вопрос, господа.
Далее Коробьин сказал, что многие остаются возле своих затопленных домов. На улице русского художника Шагала, у дома номер шесть, разведчик видел растерянную домработницу из обслуги поселка новых русских. Она была в промокшей заиленной одежде и ждала мужа, который вечером ушел за водкой. У их домишки буквально разъехались стены. К дому не подойти — вода выше пояса. Та же картина и по соседству, если можно так выразиться с учетом нового типа мироустроения, где жило-поживало большое крестьянское семейство. Оно вмиг потеряло все, что нажило за жизнь поколений, что их кормило и поило.
«Лошадь, корова, трое телят, десять свиней, сорок курей, гусей тридцать два…» — перечислил Коробьин голосом некоего крестьянина Ивана эти потери. Как очевидец он рассказывает и показывает бегающего кругами мужичка в красной рубашоночке, и лицо хорошего артиста при этом изображает скорбь и отчаяние. Он сипит: «Четверо детей у Александра Куцакина пропали. Старшей девочке только двенадцать лет. Был в отъезде, приехал только сегодня: дом унесло, детей нет…»
Я верю Коробьину и я верю объективной реальности, открывающейся моим близоруким глазам. Я вижу, что три вертолета медленно летают над районом затопленной станции. Похоже, они высматривают на крышах людей. Поднимать их сложно, особенно пожилых и грузных. Однажды я видел на Ставрополье, как кричащих, рыдающих людей обвязывают тросом и тянут на борт, но они цеплялись за ветки высоких деревьев и обесточенные провода отключенных линий высоковольтных электропередач. Они боятся отрываться от гибнущего, но близкого, понятного и привычного мира. Тросы с людьми приходится постоянно распутывать — картина не для слабодушных. Если Коробьин и врет, то весьма правдоподобно. Я бы посоветовал ему по окончании этого страшного метеосеанса уходить в писатели.
Вспоминаю виденное мной ставропольское наводнение. Я своими глазами видел, как у опрокинутого мощной волной своего дома по улице Русского Смирения, на перевернутой лодке несколько часов сидел в глубоком оцепенении совхозный тракторист Иван по фамилии Двудедов. Несколько лет назад он бежал из Чечни, только-только обжился в станице — и опять беда. С колышка бы начать, да колышек вбить некуда. Но этот Иван от дома не отходил, опасался, что лишится и того барахла, того бутора, что остался в затопленной хате. Он уже слышал о наглом и циничном мародерстве. И сторожил свои рямки, бедняга русский. Он никогда не поймет, что давно уже обчищен донельзя и что крупные мародеры не мелочатся. Он боится «бомжа», сам будучи бомжем по большому счету. Любопытен и вывод, который сделали тогда кубанские станичники в поисках ответа на вопрос: кто виноват? Главным виновником станичники сочли барсуковского атамана, представлявшего в казачьих станицах исполнительную власть. Вот, мол, атаман-то соседней станицы оказался поворотливее: с матюгальником да на «уазике» объехал станицу, потому там успели вывезти людей, отогнать скот в надежное место. [19]
То-есть причинно-следственные связи прервались и исчезли в людском обиходе гораздо раньше, чем электропровода и проселочные дороги…
Поставленный голос неизвестного мужчины:
— Ну что, кореш, все собкоришь? Сводки Россионбюро? Купи — продам?
Голос Юза:
— Скажите, Коробьин: а что, думаете вы, с Москвой?
Голос Коробьина:
— Да пропади она пропадом! Попомнит, супостат, дядю Кутуза!»
40
Колонна людей страны заката медленно и почти по пояс в воде шла каменистым бродом, который еще намедни от пуза, что говорится, кормил дорожную милицию и был трактом едва ли не стратегического назначения. Катамараны волокли за собой.
Лаврентий Тарас нес на груди ручной пулемет, а на плечах — цыганенка, отбившегося от табора. Цыганенок все время ерзал так, словно ему хотелось плясать.
Тарас, не сбавляя крадущегося шага, пригрозил:
— Не ерзай там! Утоплю — и не мяукнешь!
— Топи! — соглашался цыганенок. — А дашь пострелять?
