Критика цинического разума

вынужденному необходимостью ведения воинствующей полемики прикрыванию завесой возникает пространство «позади нее» — «не­прикрытые факты». Нагое — это то, что прежде было тайным: враг, за которым удалось подглядеть в сфере его личной жизни; скры­тая власть — здесь, конспирация — там; обнаженные женщины, открытые взору гениталии; признания в аморальном; подлинные намерения, действительные мотивы, твердые числа, неизменные мерки. Тот, кто занимается Просвещением, не полагается на то, что «говорят»; ведь голые факты всегда выглядят иначе, чем «говорят». Враг — повсюду: силы природы, которые слишком могущественны, слишком опасны, чтобы мы могли на них полагаться; противники, которые в серьезной ситуации не будут знать пощады и уже держат нас на мушке, желая превратить в тот труп, через который, стремясь к «выживанию», они в случае необходимости перешагнут; тради­ции, которые затуманивают наши головы и заставляют нас «верить в это», но не дают нам знать, как действительно «обстоят дела».

Если сохранение в тайне — это бросающийся в глаза отличи­тельный признак теории познания разведывательных служб, то здесь обнаруживается раздвоение пути Просвещения на наивное и реф­ лексивное, наивно-добросовестное и изощренное направления. Наи­вные исходят из того, что они a priori не являются ничьими врагами,

и ничто не заставит их стать таковыми. Если просветители этого типа «что-то знают», они автоматически полагают, что вправе сооб­щить об этом и любому другому. Более рефлексивные формы Про­свещения (например, прежнее масонство) с незапамятных времен избирали для себя в этом отношении другую линию: они восприни­мали факты наличия враждебности (пусть даже всегда лишь отно­сительной) и сознательно принимали в расчет необходимость сохра­нения тайны; они принимали необходимость мыслить в неизбежных конфликтах также в соответствии с логикой борьбы. Они знали, что знание, как и оружие, лучше скрывать от противника, особенно зна­ние, используемое как оружие. Другой не должен знать, что мы знаем. У шпиона это особенно бросается в глаза: он стремится обрести зна­ние так, чтобы не дать никому знать, что он это знает. Отсюда и часто завораживающая, романтическая игра масок в шпионаже. Аген­ты учатся искусству видеть, оставаясь невидимыми, узнавать, оста­ваясь неузнанными. Вильгельм Штибер был не только хитрым орга­низатором, но и талантливым актером — он даже посетил Карла Маркса в Лондоне и разыграл, как кажется, с успехом комедию, выступив в р^ли бежавшего из Германии врача самых революцион­ных убеждений; Штибер самодовольно описывает в своих мемуа­рах, что господин Маркс даже не осведомился о его революционной судьбе и о положении в Германии, зато попросил доктора Шмидта дать ему рецепт для лечения геморроя *. Время от времени Штибер появлялся в «горячих точках» в роли художника-пейзажиста и даже в роли мелкого торговца-старьевщика, возившего в своей тележке предметы христианского культа и порнографические открытки — с помощью того и другого всегда можно было втянуть солдат в дове­рительные беседы. Ходили разговоры о том, как сегодняшние про­должатели дела Штибера из социалистической прусской тайной по­лиции делают нечто подобное: тайные агенты из Восточной Герма­нии изучают на занятиях по психологии искусство Казаковы — как можно столь нежным образом лечить возникающие в конце рабочей недели неврозы секретарш важных особ из Бонна, чтобы из этого извлекала выгоду секретная служба Восточного Берлина.

Быть может, мы ломимся в открытую дверь? Ведь немецкому обществу должны быть давно известны связи, существующие меж­ду наукой и шпионажем,— по крайней мере, с тех пор как словечки из сленга тайных служб стали просачиваться в общее сознание. «Фактами»^ называется та собранная легальными и нелегальными путями информация, которая «имеется на» какую-то личность или группу. Подозрение ведет к накапливанию «фактов», «познаний», оно заставляет организовывать процедуру расследования. ТЪ, что вызывает недоверие, выкладывается как «факты», когда приходит время «принимать меры». Это вовсе не семантический ляпсус, вовсе не случайное употребление понятия. Если взглянуть на дело более широко, то употребление понятий «факты», «познания» в этом кон-

тексте лишь одно из многих проявлении первичной связи познания и (воинственного, полемического) интереса. В английском языке для выражения этого используется короткое и емкое слово — intelligence. «Под этим понимается, в частности, сбор, оценка и передача (обще­ственно доступных или хранящихся в секрете) сведений (информа­ции) в особых служебных структурах (агентствах или службах) для целей военного и политического руководства (Генеральный штаб или правительство)...»* «Голые и неприкрытые факты», которые выяв­ляет intelligence, образуют первый солидный слой цинической эмпи­рии. Они должны быть голыми и неприкрытыми потому, что так будет легче держать на прицеле объект в его опасной враждебности. А потому субъектам нужно притворяться и маскироваться, чтобы тайно подглядывать за объектами (в «голом» их виде). Притвор­ство и маскировка субъекта — вот общий знаменатель шпионажа и философии Нового времени.

2. Полиция и оптика классовой борьбы

Разумеется, красавица ты моя, полиция желает знать все, а в особенности — тайны.

Лессинг. Минна фон Барнхельм

Это наблюдение можно было бы без особых затруднений распрост­ранить на сферу внешнеполитических враждебных противостояний, страхов и схваток. С «психоисторической» точки зрения Просвеще­ние в значительной своей части выступает как история политическо­го страха и его аффективных и практически- стратегических порож­дений: подозрения и недоверия, контроля и подрывной деятельнос­ти, надзора, слежки и тайных дел, криминализации и возмущения. Питающий подозрение может стать собирателем «черной» (в раз­личном смысле этого слова: тайной, воинствующе-полемической; анархистской; ориентированной на самое худшее) эмпирии. На сто­роне власть имущего: правящие круги, чиновники, полиция, шпио­ны, провокаторы и доносчики; на стороне критика власти: револю­ционеры, бунтари, лица с девиантным поведением, «диссиденты». Каждая из сторон (на самом деле это не просто «стороны», как это было бы при существовании симметрии, а классы, верхи и низы, Господин и Раб, господствующий и угнетаемый; эта асимметрия при вынесении моральных оценок сыграла бы большую роль, однако речь сейчас не об этом) смотрит на своего противника сквозь очки подо­зрительности и недоверия. Государственные органы и представите­ли властей выслеживают в среде своих подданных подрывные, оп­ позиционные, не поддающиеся контролю силы, опасаясь возмож­ности возникновения «заговора», выражающего стремление к изменению и преобразованию. Силы, противодействующие власти, со своей стороны, тщательно регистрируют проявления имморализма

господствующей власти, акты ее произвола, нарушения законов, слу­чаи коррупции и проявления вырождения. Элемент враждебности, который неизбежно (но в каждом отдельном случае более или менее явно) присущ всякой власти и оппозиции, во времена открытого воинственно-полемического конфликта может возбудить взаимную страсть к изучению противной стороны; обеими сторонами, пусть даже и асимметрично, движет специфическая воля к знанию, стремящаяся разоблачить политического противника и выставить его во всей наготе.

Известно, что при Людовике XIV в Версале существовала слож­ная сеть дворцового шпионажа, что шпионы докладывали ему о каж­дом подозрительном шаге, о каждом тайно сказанном слове, о каж­дой возможной задней мысли его придворных — и совершенно от­дельно доносили о поведении пэров, высших лиц королевства, то есть о потенциальных соперниках, питающих надежду прийти к вла­сти. С тех пор власть имущие бесконечно расширили и сделали бо­лее утонченной систему надзора и слежки за другими кандидатами на правящие посты и за теми, кто уже сейчас причастен к отправле­нию власти. Современные общества буквально пронизаны сетью, созданной их органами самовыслеживания. Во времена Наполеона I полиция Фуше завела архивы, в которых хранились досье на всех, кто обладал политическим влиянием или мог обрести его; сеть рус­ской тайной полиции в конце XIX века охватывала не только соб­ственную страну, но и все те страны, в которых жили русские эмиг­ранты. Само собой разумеющейся практикой сегодня стали провер­ки, которым обязательно подвергаются лица, находящиеся на общественной службе. Все аппараты власти выводят из принципа самосохранения* право на борьбу с подрывной деятельностью. «Безусловно, я имею в виду „внутреннюю безопасность', защиту нашего государства от подрывной деятельности, под которой я под­разумеваю происки врагов конституции»^. Естественно, тайный стиль этой внутриполитической слежки чреват опасностью возникновения паранойи, которая принципиально связана с нарушением взаимосвя­зи, предполагающей, что человек, видя других, тоже видим ими. Быть видимым для других, но при этом не видеть их самому — таков стандартный мотив безумия (мании преследования). И