Критика цинического разума

таких отношений: спо­собность, воспользовавшись серьезными предлогами, довести все до такого состояния, в котором уже просто не будет иного исхода, кро­ме как взорвать все на воздух с максимально возможным скандалом,

так, чтобы никто не чувствовал себя виноватым в этом. Катастрофа задаст жару, и в ней скудное Я обретет свой последний праздник, который запалит, связав в один пучок, страсти и движения души, которых ему так давно недоставало.

Недавно лидер английской панк-группы «Стрэйнджлерс» в раз­вязном интервью восхвалял нейтронную бомбу как раз за то, что она может развязать ядерную войну. Miss Neutron, I love you. Здесь он нашел тот пункт, в котором кинизм тех, кто протестует, полностью совпадает с чистым господским цинизмом стратегов. Что он хотел этим сказать? Глядите, каким я могу быть злым? Его улыбка была кокетливой, отталкивающей и иронически-себялюбивой, он не мог при этом смотреть в глаза журналисту. Как будто во сне, глядя мимо камеры, он говорил для тех, кто поймет его, этого маленького зло-прекрасного чертенка-панка, потрясающего своими немыслимыми словами основы мира. Это — язык сознания, которое раньше, веро­ятно, не полагало себя настолько злым. Но теперь, когда этого по­ требовало шоу, оно оказалось не только несчастным, но еще и выра­зило желание быть несчастным. Последняя свобода была использо­вана для того, чтобы пожелать ужасного. В этом — великий жест, пафос отвратительного: отчаянная дерзость, которая высекает искру подлинной, собственной жизни. В конце концов ведь им-то не в чем себя винить: войну — это совсем уж великое дерьмо — и без них развяжут. Они,-прекрасные в своем уродстве, сотворенном собствен­ными руками, достаточно хорошо умеют орать во всю глотку, проте­стуя против молчаливого сговора тех, кто серьезен. Все — дерьмо, Miss Neutron, I love you. Есть еще что-то подлинное в желании самоуничтожения, какой- то символический шок. Это — именно то, что позволяет получать наслаждение, глядя на них. В интеллектуаль­ном киче, в циническом шоу, в истерическом припадке и в безумной демонстрации возникает брешь в панцире смерти, в который заклю­чено послушно-дикое Я: Rocky Horror Picture Show*, пламенно-леденящее опьяняющее чувство людей, смертельно изголодавшихся по самим себе.

X. Медитация о Бомбе

Здесь нам приходится продолжить свои размышления, опять-таки исходя из предпосылки, что крайности сходятся, оказываясь значи­тельно ближе друг к другу, чем это кажется на первый взгляд. При поверхностном взгляде представляется, что жизненный стиль пан­ков и жизненный стиль истеблишмента — это крайности, между которыми лежит пропасть. Однако в сущности своей они соприка­саются. Цинические выбросы происходят под действием катастро-фильной массы цивилизации. Поэтому философский, понимающий подход к явлениям не должен ограничиваться рассмотрением субъек­тивных эксцессов, он должен начинаться с объективных.

Объективный эксцесс — это не что иное, как избыток струк­турной не-мирности, которая характеризует нашу форму жизни, в том числе и на ее сыто-удовлетворенных фазах развития и в интер­валах между войнами. К концу Второй мировой войны потенциала накопленного оружия в мире хватило бы, чтобы несколько раз унич­тожить каждого из жителей Земли; в возможной третьей мировой фактор уничтожения усилился в сотни, даже в тысячи раз. Атмо­сфера полного крушения постоянно сгущается. Этот фактор возрас­тает с каждым месяцем, и его рост имеет в конечном счете решаю­щее значение для развития нашей истории. Структуры разрушения стали подлинным субъектом современного развития. В них вклады­ вается, как в западном, так и в восточном мире, чудовищная доля общественного труда. В настоящий момент стрелки переводятся на путь, ведущий к новой эскалации, однако это не наша тема.

Задача философии — при этих «жестоких фактах» ставить дет­ские вопросы вроде следующих: почему люди не ладят друг с дру­гом? что заставляет их готовить взаимное атомное уничтожение? Философ — это личность, которая может внутри себя отодвинуть в сторону закаленного и невосприимчивого, привыкшего ко всему и цинически сведущего современника, готового без обиняков, в двух-трех предложениях объяснить, почему все обстоит так и почему это положение вещей не изменит никто с добрыми намерениями. Фило­соф должен дать шанс ребенку в себе, который всего этого «еще не понимает». Тот, кто этого «еще не понимает», сможет, вероятно, по­ставить правильные вопросы.

Все войны, если вникнуть в их причины, есть следствия прин­ципа самосохранения. В конкуренции политических групп война с незапамятных времен считалась средством сохранения и защиты состава, идентичности и жизненной формы данного общества под нажимом соперников. Реалисты испокон веков считались с естествен­ным правом на самосохранение индивида и на необходимую оборо­ну группы, подвергшейся военному нападению. Мораль, посредством которой легитимируется устранение морали во время войны,— это мораль самосохранения. Тот, кто сражается за свою собственную жизнь и ее социальные формы, стоит в восприятии всех доныне су­ществовавших реалистических менталитетов по ту сторону этики, действующей в мирное время. При угрозе собственной идентичнос­ти запрет на убийство теряет силу. То, что в мирное время составляет основное табу, становится важной задачей во время войны, да, мно­жество убийств даже прославляется как особое достижение.

Все современные военные этики, однако, отказались от образа агрессивного героя, потому что он мог бы нарушить оборонительное обоснование войны. Современные герои хотят все сплошь быть за­щитниками — героями вынужденной обороны. Собственный пер­вично агрессивный компонент отвергается совершенно: все военные понимают себя защитниками мира, и нападение означает всего лишь

стратегическую альтернативу обороне. Ей подчинены все образы военных действий. Оборона — не что иное, как военный эквива­лент того, что на философском языке называется самосохранением. Принципом самосохранения руководствовалось всякое циническое самоопровержение любой морали, предугадывающее в будущем «слу­чай крайней необходимости и опасности» и вооружающееся лишен­ной иллюзий этикой свободного стиля.

Если рассматривать под этим углом зрения сегодняшний мир, то в глаза бросается беспредельное разрастание принципа обороны. Восток и Запад, вооруженные до зубов, противостоят друг другу как гиганты необходимой самообороны. Чтобы суметь «защитить­ся», каждая из сторон производит инструменты разрушения, кото­рых достаточно для полного уничтожения человеческой, животной и даже растительной жизни. В тени атомного оружия по большей ча­сти не привлекают внимания и остаются незамеченными смертель­ные деликатесы военных биологов и военных химиков. С точки зре­ния самосохранения в головах исследователей разрушения расцвел фантастически-рискованный садизм, замаскированный под оборо­ нительный,— узнав о нем, мастера пыток Древнего Востока стали бы мучаться комплексом неполноценности.

Однако мы не хотим приписывать злых умыслов ни одной из сторон и никому из облеченных ответственностью. В рамках воз­можного каждый делает то, на что способен. Однако сами рамки демонстрируют свой коварный нрав. Кажется, что их внутренние границы стали близки к определенной форме реализма, а именно реализма, который включает в свои расчеты войну как ultima ratio * политического самосохранения. Не следует выносить задним чис­лом окончательный приговор этому реализму; для него были свои времена, и он сделал свое дело, в хорошем — вероятно, в плохом — наверняка. Но нужно констатировать, что реализм ultima ratio исчерпан.

Сегодняшняя «политика разоружения» основана лишь на ка­жущемся понимании этого. То, что за этим не стоит действительного понимания, выдает поведение партнеров по переговорам, которые ведут двойную игру. Ведя переговоры, они продолжают неистово вооружаться; вопрос, достаточно безумный, звучит, в принципе, так: следует «только» вооружаться или лучше вооружаться и при этом вести переговоры о разоружении? ^t Я утверждаю, что на этом пути никогда не будет найдено решения проблемы. Концом всемирного вооружения может быть только война. Бурное разрастание прин­ципа обороны исключает всякую иную возможность.

На самом деле последняя война стала самым важным «внут­ренним делом» вооружившегося человечества. Она уже идет ради того, чтобы победить принцип жесткого самосохранения с его арха­ ическим и современным ultima ratio войны. Для этой непредусмот­ренной войны на внутреннем фронте против смертельного реализма политической самозащиты как раз кстати окажутся самые сильные

союзники; на этом фронте потребуются мощнейшее оружие, устра­шающие стратегии и хитрые