Критика цинического разума

слепоты. В случае с Сократом, как представля­ется, это злоупотребление косвенно отомстило за себя. Там, где мыс­литель не должен был позволять себе отождествления человеческо­го с мужским, последовал ответный удар реальности в виде личного семейного ада философа. Поэтому истории о нем имеют, как я пола­гаю, и кинический смысл. Они выдают действительную причину философско-клерикального обета безбрачия в нашей цивилизации. Определенный доминирующий род идеализма, философии и Вели­кой Теории вообще возможен только тогда, когда систематически уклоняются от познаний «иного рода».

Точно так же, как невозможно говорить о европейском государ­ственном цинизме, не затрагивая христианской этики, невозможно говорить о сексуальном цинизме в нашей культуре, не затрагивая христианского подхода к сексуальности. Подлинно вызывающие «цинические» жесты могут возникнуть только в ответ на идеализм и угнетение — в ответ на угнетение идеализмом. Поскольку христи­анская сексуальная мораль была построена на возвышенной лжи, высказывание-истины-в-противовес-этому приобретает агрессивные, отчасти — сатирические, отчасти — кощунственные черты. Если бы католическая церковь не утверждала, что Мария произвела на свет Иисуса, будучи девственницей, то неисчислимому множеству мужчин, настроенных сатирически-зло, не пришло бы в голову зу­боскалить на этот счет, обвинив мадонну в распутстве. Santissima puttana! Забеременеть от одного только Духа Святого — это дей­ствительно классный трюк. Несомненно, охотно строились всякие предположения о том, как себя при этом вел Святой Дух и как выпутался из этого щекотливого дела белый голубок — самая странная из всех птичек. Не был ли и он чересчур уж одухотво-

ренным? Не сделал ли он все в конце концов с помощью руки провидения?

Хватит об этом. Шутки такого рода возникают из христианс­кой мифологии с почти естественной закономерностью. Как только идеализм прибегает к чересчур большим натяжкам, реализм отвеча­ет на это кощунством. Позволительно даже допустить, как это де­лают некоторые психоаналитики, не появляется ли в психоструктуре христианского мужчины Запада, в особенности католика, выросше­го в сиянии нимба матери-мадонны, прямо-таки с фатальной неизбеж­ностью фаза сексуального цинизма: ведь рано или поздно в сознание каждого мальчика приходит мысль, что и его мать была «шлюхой отца».

Предоставляет ли вообще христианская дуалистическая мета­физика шанс для неограниченного приятия и одобрения сексуально-животной стороны человека? Не оказалось ли с самого начала все телесное и тем более связанное с удовлетворением страсти не на той стороне? Сетованиями на враждебный телу христианский дуализм эта тема полностью не исчерпывается по двум причинам: во-первых, потому, что в этой религии наблюдались достойные внимания по­пытки «христианизировать» тело и даже сексуальное соитие и тем самым перетянуть их на «хорошую» сторону; во-вторых, потому, что в Ветхом Завете явно существует циническая двойная мораль, причем в особенности служители церкви отличаются тем, что они, если говорить словами Генриха Гейне, тайно пьют вино, а публично проповедуют воду.

Если в христианских ритуалах есть какое-то «слабое звено», указывающее на принцип телесного наслаждения, то это причастие и Пасха. При мысли о телесном воскрешении Христа из мертвых возникает шанс для воскрешения верующей плоти к священному бес­стыдству. Представляется, что отдельные документы раннехристи­анских времен доказывают, что любовная вечеря в различных сектах отмечалась не только как праздник духа, но и как праздник тела. Сообщение современника описывает практику одной из гностичес­ких сект Ближнего Востока в IV веке. Эти сектанты, хотя и были христианами, но поклонялись одному из богов, имевшему дочь по имени Барбело, которая, в свою очередь, подарила жизнь богу Са­ ваофу. Когда этот последний восстал против авторитета своей боже­ственной матери и своего божественного деда, чтобы обрести для себя господство над миром, Барбело начала соблазнять священни­ ков, разжигая в них чувственность, и стала посредством сбора чело­веческого семени в свое тело возвращать в себя рассеянную жизнен­ную силу сотворенных существ. В возмущенном и достаточно конк­ ретном письме епископу Александрии христианский священник, охотник за еретиками, Епифаний, тайно проникший на торжество в честь Барбело, обрисовал ход еретической литургии:

Они стоят вперемешку со своими женами, а когда приходит кто-то чу­жой, то мужья дают условный сигнал женам, равно как и жены мужьям, вы-

тягивая руку и потирая тыльную сторону своей ладони, сообщая таким обра­зом, что вновь пришедший — приверженец их религии. После того как они таким образом узнают друг друга, они садятся за стол. Они угощаются изыс­канными блюдами и пьют вино, даже бедняки. После того как они вдоволь насытятся и, если мне будет позволительно так выразиться, наполнят свои жилы дополнительною силой, они предаются разврату. Муж покидает место рядом со свой женой и говорит ей: «Поднимайся и предайся агапэ (любовному со­итию) с братом!» После этого все несчастные начинают заниматься непотреб­ством друг с другом, и хотя я краснею при одной мысли об описании их нечи­стых действий, я все же не стыжусь сообщить о них, так как и они не стыдятся совершать их. Теперь, когда они соединились, они превозносят свой собствен­ный срам до небес, как будто одного этого нечестивого дела разврата им недо­статочно: мужчина и женщина берут своими руками семя мужчины, идут, об­ратив глаза к небу, и приносят срам на своих руках Отцу со словами: «Мы приносим в жертву тебе этот дар, тело Христово». Затем они поглощают спер­му и обращаются к семени своему со словами: «Это — тело Христово, это — пасха, ради которой страдают наши тела и ради которой они познают страсти Христовы». То же самое они делают с кровями женщин. Они собирают крови их нечистоты и причащаются ими таким же образом, говоря при этом: «Это есть кровь Христова». При всех их бесчисленных распутствах, однако, они учат, что нельзя производить на свет детей. Они осуществляют свои постыд­ные деяния из чистого сладострастия. Они предаются похоти вплоть до удов­летворения, но собирают свою сперму, чтобы воспрепятствовать ее дальнейше­му проникновению, и поглощают затем плод их срама. <...> Если же один из них по недосмотру позволяет своему семени слишком глубоко проникнуть в женщину и женщина беременеет, то послушайте, до какой еще большей мерзо­сти они тогда доходят. Вырывают зародыш, как только они смогут ухватить его пальцами, берут изгнанный плод, растирают его в своего рода ступе, при­мешивают к нему мед, перец и различные коренья, как и душистые масла, чтобы преодолеть отвращение, затем собираются вместе — поистине община свиней и собак — и каждый причащается пальцем, вкушая эту пасту из извле­ченного плода человеческого. Как только «трапеза» заканчивается, они завер­шают ее молитвой: «Мы не доставили повелителю своему удовольствия играть с нами в свою игру, но приняли в себя ошибку брата нашего». Это означает в их глазах совершенный пасхальный праздник. Вдобавок к этому они практикуют и еще всяческие виды мерзостей. Когда они в своих соитиях впадают в экстаз, они оскверняют руки свои срамом семени своего, размазывают его повсюду и молятся со столь грязными руками, будучи совершенно наги телом, о том, что­бы благодаря этому деянию своему обрести свободный доступ к Богу (цит. по: Audi J. L'Ordre cannibale. Paris, 1979. S. 52-53).

Сам свидетель уже произнес ключевые слова: «Истинная об­щина свиней и собак». Мы — на кинической территории. Этот до­кумент, пусть даже он и не может считаться вполне репрезентатив­ным, есть свидетельство существования радикального христианизи­рованного сексуального кинизма — уже не изначального и простого кинизма греческих философов с их публичным самоудовлетворени­ем и сексом, а искусственного и религиозно оплетенного кинизма, который своими аспектами извращений уже делает уступки христи­анской религии. Однако сколь ни странны эти практики, но главный шок, который возникает при чтении их описания, вызывается от­нюдь не деталями, а самим тем немыслимым фактом, который про­ свечивает сквозь целое: существует христианская оргия, во вре-

мя которой люди без всяких тормозов, в невинности, даже в свя­щенной дикости дают себе волю и с божественным удовлетворением так и купаются в мужских и женских соках. По меньшей мере в этом единственном случае христианство предстает как голое обще­ние опьяненных христианских тел, которые служат торжественную мессу своему наслаждению. Именно это и вгоняет в краску Епифа-ния — правда, неизвестно, это еще краска стыда или уже краска зараженного бесстыдством. Как бы то ни было, а зараженность его заходит столь далеко, что он, будучи священником, отваживается описывать такие вещи, а уж то, как он сам вел себя посреди этого священного группового секса, остается его тайной. Епископу Алек­сандрийскому вовсе не обязательно знать все. Но, вероятно, еще более шокирующим является тот факт, как здесь Сын Божий заме­няется Дочерью Божьей, которая изображается как тип, прямо про­ тивоположный Богородице Марии; Барбело есть всасывающая в себя, все вбирающая и истекающая влагой божественная трясина, тогда как Дева Мария, правда, не лишенная вполне нижней полови­ны тела, все же способна парить над католическими алтарями *.

Здесь достигается противоположная крайность возможностей христианской мифологии. И когда кровь