— Садись, писарь. Речь как раз пойдет о тебе. Вот, господа, вы видите перед собой… собственно, сейчас темно, и вы ничего не видите, но если бы не было затемнения, вы бы увидели человека, который еще неделю назад был зауряднейшим мусульманином. Его возвели в проминенты, прибавили жратвы, дали нарукавную повязку. Да, да, самое главное — это повязка. И что же произошло? Он стал совсем другим. Я не хочу сказать о нем ничего плохого, но неужели вы не заметили, что он уже не тот? Он иначе выглядит, иначе держится. А как он сегодня носил больных!.. — Имре запнулся, вспомнив, что сам-то он никого не носил и даже сейчас, вернувшись в лагерь, уклонился от обязанностей врача. — Но в общем не это важно, — быстро продолжал он. Важно вот что: человек всегда хочет, чтобы ему жилось хоть немного лучше, чем остальным: тогда он все может выдержать. Вот видите, я уже конченый человек. И не только потому, что сегодня меня избил Дейбель, а на стройке меня низвели в простые мусульмане. Нет, меня уже давно гнетет мысль, что я ничто, кусок дерьма, просто грязное животное… Они слишком долго вбивали мне это в голову…
Стружка опять зашуршала: Имре опустил голову и заплакал, тихо и упорно, как дитя.
— Эгоист, — проворчал Оскар. — Забрало его!
— Кое в чем он прав, — прошептал Антонеску. — Человек должен во что-то верить… ему нужны идеалы. У Имре этот идеал в том, чтобы жить лучше других. Кое в чем он прав.
— Ни в чем, ни на йоту! — вдруг вмешался маленький Рач почти враждебным тоном. — Слушай-ка, Имре, ты неправ. Ты все понятия перевернул вверх ногами. Уж если человеку хочется в чем-то превосходить других, так почему бы не в смелости, разуме, знаниях? Такой человек может помогать другим. Вот ты — врач, золотые руки, не забывай об этом. Ты можешь помогать людям, а кто помогает, тот богаче других. Шими-бачи слабее тебя, он старик, провинциальный врач. По возрасту он годится тебе в отцы. А вот видишь, он все еще не вернулся сюда, не лег отдыхать, он все еще что-то дает другим, он самый богатый из всех нас…
Дверь снова распахнулась, и все почтительно замолкли, думая, что это может быть только Шими- бачи. Но вошел Гонза Шульц и робко сказал в темноте:
— Простите, нет ли тут чеха-писаря? Он, говорят, пошел в лазарет.
— Ну, в чем дело? — грубовато отозвался Зденек. Он живо заинтересовался разговором в лазарете и уже забыл, что ему надо спешить. Но тотчас же смутился и подошел к двери.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Гонза. Он взял Зденека за рукав, и они пошли по темному проходу между бараками. — Ты меня знаешь, я Шульц. Мы с тобой вместе были в Терезине, а потом ехали в одном вагоне…
— Ну и что?
— Ото, каким тоном ты разговариваешь, видно, и впрямь стал господином писарем!
Зденек почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо.
— Ничего подобного, честное слово, нет. Ты меня извини, там в лазарете интересный разговор, мне хотелось бы поскорей вернуться.
— То, что я тебе сообщу, тоже будет для тебя интересно, — строго сказал Гонза. — Ты раньше носил фамилию Роубичек?.
— Моя фамилия Роубик, — сухо и категорически отрезал Зденек. Он не хотел строить из себя проминентскую «шишку», но Гонза коснулся чувствительного места: будут люди вечно упрекать его за то, что он переменил фамилию?
— Слушай-ка, приятель, что с тобой? — продолжал Гонза. — Мне же совершенно безразлично, какая у тебя фамилия. Я только хотел знать, не брат ли тебе Иржи Роубичек.
— Брат. А что?
— Так слушай меня и не злись. Сегодня на стройке я случайно узнал, что в «Гиглинге 5» есть Иржи Роубичек, бывший журналист…
У Зденека заколотилось сердце.
— Это он! Скорее скажи, что ты о нем знаешь.
— К сожалению, он болен. И серьезно. Он уже давно не ходит на работу.
— Что с ним?
— Ну, подробностей я не знаю. Товарищи его очень любят. Тот парень, что мне о нем рассказал…
— Ты меня сведешь с этим парнем? Завтра на стройке обязательно…
— Насчет этого я и пришел. Завтра я все устрою. Но есть еще одно дело, — Гонза остановился и откашлялся. — Не знаю, как бы тебе сказать…: Тебе известны взгляды твоего брата?
— Конечно. А что?
— А у тебя такие же взгляды или…
— Совершенно такие же.
Гонза опять кашлянул.
— Сказать-то просто. Твой брат был известный человек, доброволец в Испании, политический деятель. А ты, насколько я знаю…
— Я иногда поступал глупо, быть может, уклонялся от многого. Но взгляды у нас одинаковые. А почему ты спрашиваешь?
— Понимаешь ли, кто тебя знает. Ты ведь «господин писарь», а у меня щекотливое дело. Вдруг ты сразу же побежишь к начальству…
— Глупости! Я такой же заключенный, как ты. К начальству? Не знаю даже, как тебя понимать.
— Ну ладно, хватит. Я для тебя чужой человек, но родному брату ты навредить не захочешь. Так вот, видишь ли, у них в том лагере есть подпольная группа, и она исправно работает. Ее организовал Иржи. А теперь, когда он болеет, его заменяют другие. Они работают на стройке. Я хотел бы, чтобы ты не только справлялся у них о брате, но вообще… держал с ними связь.
— Ладно, — согласился Зденек и глубоко вдохнул холодный воздух. «Уже нельзя оставаться только тем, чем я был до сих пор», — подумал он.
— Я этого ждал, — сказал он Гонзе.
— Надо было не ждать, а… Ну, теперь уж неважно. Кстати, мы наметили тебя не только потому, что у тебя там брат. Ты работаешь в конторе, дружишь с докторами, все это важно. А сегодня я видел, как ты носил больных… Короче говоря, я получил задание…
— От кого?
— Скажем, партийное… связать тебя с теми ребятами из пятого лагеря. Они работают на правом склоне, прямо против бетонного свода. У тебя на руке повязка, ты можешь свободно ходить по стройке. Найди завтра меня и отведи к ним. Если тебя остановит конвойный, скажи, что, мол, так приказал инженер. Понял?
— А дальше что?
— Я исчезну, а ты будешь поддерживать связь.
— А ты куда?
— Это неважно.
— Партия поручила тебе другое дело?
— Не спрашивай. — Гонзе было стыдно за такой ответ, но не сознаваться же этому простофиле в том, что он, Гонза, завтра собирается удрать из лагеря. — Вечером к тебе зайдет кто-нибудь из наших. Паролем будет фраза: «Как поживает твой братишка?» Этот парень станет твоим связным.
— Ладно. А что дальше?
— Заладил «что дальше» да «что дальше»! Дальше видно будет. На стройке все мы были сегодня впервые. Надо оглядеться. Договоришься потом со связным насчет того, что можно предпринять.
Зденек медленно шел вперед.
— Вы думаете, что мы долго будем ходить на эту стройку к Моллю?
— Для этого мы здесь. Иначе с какой бы стати немцы кормили нас?
— А они нас почти и не кормят. Доктора говорили, что лагерь долго не протянет. Еще пять таких дней, как сегодняшний…
В этот момент зажглись все огни, воздушная тревога кончилась. Зденек испуганно оглянулся, словно боясь, что все увидят, с кем он дружит. Тотчас же он мысленно усмехнулся: «Хорош я заговорщик!» — и
