Источник: Библиотека Мошкова
Он выступает красиво, С размахом и вдохновеньем, Да, с душевным подъемом, Энергично и артистично, На древянных подмостках Перед самой взыскательной публикой, Возлагающей на маэстро Такие большие надежды! Он закатывает глаза Перед тем, как достичь высот. Его инструмент совершенен — Он залит кровью и солнцем. Исполнитель не знает равных, И в крови он не больше, Чем все другие. Зритель стоит на цыпочках, Затаив дыханье, вытянув шею, Пуская морозный пар И обливаясь потом, — Публика страшно волнуется! Чтоб разрядить напряженье, Мясник барабанит костями. Браво! Концерт окончен. За фанерной скрываясь дверью, Он снимает кожаный фартук, Сбрасывает халат, Моет руки свирепым мылом, Пемзой трет и скрипучей щеткой, Окунает лицо под кран. Кофе! Кружку черного кофе! Вы сегодня в ударе, маэстро! Он глотает кофе как воздух, Он выходит на свежий воздух, Где с кусками свежего мяса Вы спешите к себе на кухню, Презирая его — за что?! — С отвращеньем высокомерным, Но при этом глотая жадно, Переваривая утробно, Сокровенно благославляя Древний ужас его искусства. Источник: Библиотека Мошкова
Ему когда-то было сорок лет, А мне тогда же — двадцать пять. Болтая Веселую и злую чепуху, Он с нами путешествовал по рощам И улочкам готической земли. И как-то раз, на цыпочки поднявшись И втягивая пухленькое брюшко, Напрягся он и сделал поцелуй Тайком в мою не пламенную щеку. Какая это скука, боже мой!.. Поступок был не то чтобы дурен, А жалок и прискорбен глухотою, Плешивостью кудрявого сердечка, С которым жил малюсенький артист И сочинитель добрых водевилей, О драме зло мечтающий, о драме! Но в драму не годится этот сорт. Ты обернулся и увидел нечто Похожее на карликову ярость, И синими китайскими глазами Прочел… и, улыбаясь, протянул Рассерженному гному сигарету. Но дым не утолил его амбиций, А лишь слезой жестокой заволок.
