— Я убью тебя! Убью! — заорал он, на шее вздулись вены, а оба ствола розовато раскалились от плазмы. Заточенная ярость ищет свободы.
Альтаир выстрелил, но не в упор, один из сгустков впечатался в стену над головой Доминика — тот пригнулся и съежился, тонко всхлипывая от ужаса. Второй опалил волосы Гвендолин, рыжие локоны взметнулись в пламени. Она завизжала, вцепилась, словно пытаясь сорвать пламя с головы. Она упала на колени, забилась. Альтаир толкнул ее грязным сапогом. Она беспорядочно дергалась, похожая на живую птицу, которую швырнули на раскаленную сковороду. Потом огонь унялся, но от прически Гвендолин остались клочья, словно обрывки спутанных ниток. В келье плотно и омерзительно запахло паленой шерстью.
— Ты будешь слушаться меня! — орал Альтаир, одуревший, опьяненный властью. Ружье-бумеранг скользило в его ладонях на манер вертушки, он пригнулся к ошалелой Гвендолин. — Или я размажу тебя, выжгу все кишки… как эта чертова Башня выжгла мои! Вставай!
Он ткнул ее дулом. Гвендолин поднялась, чуть пошатываясь. Доминик перехватил ее взгляд — зеленые глаза подернуло мутной пленкой, точно катарактой.
Шок так изменил ее?
Доминик ощутил жалость к бывшей хозяйке. Почему-то хотелось утешить ее. Альтаир уйдет, мы забудем его…
К реальности его вернул пока не-ушедший Альтаир.
— Ты тоже. Вставай.
Доминик не сопротивлялся. Было бы нечестно заменять себя другим. Другой.
— Альтаир, — едва слышно проговорил он, — Прошу. Не делай ничего…плохого.
— Заткнись, — Альтаир развернул его. В ямку под черепом уперся наконечник. Доминик живо представил, как плазма вскипятит ему мозги, поэтому прикусил язык; они с Гвендолин ничем не отличались в тот момент, послушные и растерянные.
План… какой к дьяволу план. Альтаир убьет их обоих, вот и все. Зачем ему жалеть кого-то, когда свобода зовет?
Доминик ждал подобного; не желая прощаться, он все-таки готовился к балансировке 'на грани гибели' (гораздо ближе, чем среди выкидышей!), но когда опасения обратились реальностью, а теплый металл уколол шею — он утратил способность размышлять, рассуждать.
Только повиноваться.
Свободной рукой Альтаир подхватил мантию Доминика, разорвал ее, получил плотную шелковую веревку. Связал руки заложников между собой на манер наручников. Гвендолин слегка передернуло от близости 'третьесортника' — бессознательный, вегетативный жест. Доминик покачал головой.
'Она не виновата. Никто из нас'
Пожалуйста, пусть все закончится хорошо.
Доминик возносил молитвы Королеве каждый день, но теперь не ведал, кого умолять о милости. Он уставился себе под ноги.
— Вперед, — скомандовал Альтаир.
*
Сигналы тревоги взорвались истеричным, похожим на крик младенца, воплем по всей Башне. Здание было живым организмом, и нарушение правил подобно смертельной болезни.
Теодор прервал диалог с каким-то певчим, бледным созданием, смахивающим на мышь-альбиноса; 'мышонок' пел неважно, о чем Теодор и сообщал — мягко, без оскорблений, но обладай мальчишка хвостом — непременно поджал бы его. 'Мышонок' почти обрадовался, когда мир расколола надвое сирена, вздернулись спрятанные экраны слежения, и лицо надоедливого 'шефа' исказилось от ужаса и боли.
Мальчишка сбежал, а Теодор остался, не в силах стряхнуть оцепенение.
Он стоял возле неровной, отделанной под древний камень стены, чуждо и нелогично мелькало трехмерное изображение. Прерывалось 'полоской'. Фигуры двигались по переходам Башни — крохотные, кукольные; Теодор понимал и не принимал происходящее.
Тревога. Тревога.
Тревога… сбежавший раб, вооружен нано-ружьем, взял в заложники дочь Королевы. Но Теодор не слышал о дочери, он уставился на третью фигуру, только на нее.
Никки. Как он оказался там. Почему к его затылку приставлена вторая половинка смертоносного жала?
Троица двигалась к выходу. Отовсюду подтягивалась охрана, стучали цепями и клепками 'киберы'. Башня исторгала из катакомб смертоносных и безобразных монстров, ощеривалась ловушками.
'Все просто', понял Теодор, 'Никки хорошо знает Башню, все ее закоулки. Поэтому он нужен этому…'
Да, Теодор узнал его.
— Убью, — ровно сказал он игрушечному Альтаиру на мониторе.
Теодор сорвался с места.
Запах горячего камня — кто думал, что камень пахнет горько, словно засохшие слезы? Или кровь. Башня вывернулась наизнанку, выпростала клешни и иглы, подземные орудия гибели.
Кошмар, просто ночной кошмар. Теодор во второй раз спасает Никки от выкидышей. День их странной встречи преследовал его, но теперь вернулся. Все повторяется.
Альтаир — такой же выкидыш, только прикрытый кожей; злобная ядовитая тварь.
Уничтожить.
Тревога.
Башня кричала, и Теодор кричал — беззвучно, врываясь в лабиринты туннелей. Рискуя сломать ноги, спрыгивал со ступенек длинных винтовых лестниц. Потолок и стены сжимались, точно родовые пути.
Теодор прожил в Башне большую часть своей жизни и нашел бы путь из нее с завязанными — или выколотыми — глазами. И ныне Башня, задыхаясь от безумия (тревогатревогатревога) все же вела его.
Он наткнулся на стражей. Он отшатнулся: прежде не любил встречаться с гвардианами нижних уровней. Покрытые слизью или несмываемой грязью, похожие на ящериц-переростков или обклеенных железом выкидышей, они противоречили темной эстетике Башни.
К черту эстетику.
Тревога.
'Только бы они не убили Альтаира прежде, чем это сделаю я'.
Мысль была холодной и неожиданно спокойной. Тело и разум Теодора разделились; узкое тело и напряженные мускулы — движение, но мозг рассуждает без лишних эмоций.
Порядок. Должен. Быть.
Порядок. Будет. Восстановлен.
Стражи продефилировали мимо, проигнорировали Теодора. Потянуло свежим воздухом, выход близко — Теодор обернулся на бесчисленные мониторы (тревогатревога).
Террорист и заложники покинули Башню.
'Но и я успел'.
Успел, именно так, Теодор не сомневался в себе. Едва выскочив из-под аркообразного свода Башни, он разглядел троицу. Альтаир нервно озирался на стражей, дергал курок, порой чересчур плотно прикладывая палец; кожа его блестела от пота. Теодору послышался скрип зубов.
Заложники… что с ними?
'С ним?'
Сначала Теодор разглядел Гвендолин, и ужаснулся ее виду: почти лысая, с ожогами на темечке, в грязной одежде, она смахивала на привидение или узницу какого-нибудь жуткого подземелья. Индифферентная к происходящему, она вышагивала на ватных ногах, слегка качалась.
Доминик был живее. Но Теодора словно хлестнули по лицу мокрой тряпкой.
Обреченность. Гвендолин так и не смирилась с возможной — вероятной на девяносто процентов, смертью, Доминик же будто всходил на эшафот. Доминик уже мертв, умер, когда Альтаир приставил ружье к затылку.
Или раньше?
