Открытое произведение

III. ИНФОРМАЦИЯ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАНСАКЦИЯ

Все предыдущие рассуждения показали нам, что математические исследования информации могут наделить нас теми орудиями, которые позволят внести ясность в вопрос о природе эстетических структур и наметить дискуссию по этому поводу, и что научные изыскания отражают тенденцию к вероятному и возможному, общую для всех видов искусства.

Ясно, однако, что теория информации имеет дело с количеством, а не с качеством. Количество информации касается только вероятности совершения тех или иных событий: иначе обстоит дело с ценностью информации, которая касается нашего личного интереса к ней²³. В таком случае, по — видимому, именно качество информации связано с ее ценностью. То есть для того, чтобы утверждать, в какой мере ситуация непредсказуемости (статистически определимая независимо от того, идет ли речь о метеорологической сводке, Петрарке или Элюаре) значима для нас и какие особые признаки она обретает, необходимо наряду с фактом наличия структуры учитывать и нашу обращенность на нее. Здесь тема информации сменяется темой коммуникации, и от рассмотрения сообщения как объективной системы возможных видов информации нам надо перейти к рассмотрению коммуникативной связи между этим сообщением и его получателем, той связи, в которой момент истолкования, предпринимаемого получателем, начинает определять действительную ценность возможной информации.

Статистический анализ различных информативных возможностей знака в своей основе представляет собой анализ по образцу синтаксического: семантическое и прагматическое измерения заявляют о себе только мельком, первое — в определении того, в каких случаях и при каких обстоятельствах данное сообщение может наделить меня большей информацией по сравнению с другим, а второе — в указании на то поведение, которое данная информация может мне внушить.

Когда совершается передача знаков, воспринятых согласно строго определенному коду, то, с использованием всего богатства избыточности, сообщение может быть объяснено, даже не прибегая к интерпретативным усилиям получателя, поскольку здесь начинает действовать совокупность традиционных ценностей, которыми общество наделяет составляющие передаваемого сообщения. Когда же происходит передача определенной знаковой последовательности, лишенной избыточности и сопряженной с высокой степенью невероятности необходимо, чтобы в ходе анализа принимались во внимание те установки и мыслительные структуры, с помощью которых получатель совершает отбор в полученном сообщении и привносит туда ту вероятность, которая в действительности содержится там наравне со многими другими в условиях свободного выбора.

Это, конечно же, и означает внедрение психологической точки зрения в структурный анализ коммуникативных феноменов, и такой шаг, на первый взгляд, противоречит тем антипсихологическим установкам, которые определили различные формалистические подходы к языку (от Гуссерля до русских формалистов). Однако если мы хотим исследовать сигнификационные возможности какой — либо коммуникативной структуры, нам нельзя забывать о полюсе под названием «получатель». В этом смысле признание необходимости учета психологического полюса означает, что формальная возможность значимости сообщения (необходимая для того, чтобы объяснить его структуру и результат) возникает только тогда, когда оно истолковывается данной ситуацией (психологической, а через нее — исторической, социальной, антропологической в широком смысле)²⁴.

Таким образом, возникает необходимость принимать во внимание интерактивную связь которая устанавливается (как на уровне восприятия, так и на уровне осмысления) между соответствующими стимулами и миром получателя сообщения, связь, осуществляемую по принципу трансакции, которая представляет собой подлинный процесс формирования восприятия или интеллектуального постижения. В нашем случае это исследование не только утверждает необходимый методологический переход, но и лишний раз подтверждает все то, что до сих пор было сказано о возможности «открытого» использования произведения искусства. Действительно. основной темой самых последних направлений в психологии нам представляется тема фундаментальной «открытости» всякого процесса восприятия и осмысления.

Таковы перспективы, рождающиеся в результате критики тех позиций, которые занимает гештальт — психология. Согласно этой психологии, в процессе восприятия происходит непосредственное схватывание той конфигурации стимулов, которая уже дана его объективной организацией; акт восприятия есть не что иное, как опознание этой конфигурации, которое становится возможным благодаря изначальному изоморфизму между структурой объекта и физико — психологической структурой субъекта²⁵.

Против такой метафизической ипотеки, тяжелым бременем лежавшей на психологической теории, восстали последующие школы, которые в первую очередь стремились к тому, чтобы представить познавательный опыт, взятый на его различных уровнях, как опыт, осуществляемый в процессе — том процессе, в котором возможности объекта не исчерпываются, но в ходе которого выявляются аспекты, готовые взаимодействовать с установками воспринимающего субъекта²⁶.

Например, американская психология, вскормленная натурализмом Джона Дьюи (но кроме того претерпевшая влияние французских течений, о которых мы еще поговорим), утверждала, что восприятие не является усвоением атомарных ощущений, о которых говорил классический ассоцианизм, а представляет собой отношение, в котором мои воспоминания, мои неосознанные убеждения, усвоенная мною культура (одним словом, приобретенный опыт) дополняются игрой стимулов, дабы вместе с формой наделить их ценностью, которую они приобретают для меня в соотнесении с теми целями, которые я ставлю перед собой. Если мы говорим, что «момент ценности пронизывает всякий опыт», значит мы говорим о том, что в какой — то мере в осуществлении опыта восприятия привносится художественный элемент, привносится некое делание осуществляемое в соответствии с формообразующими задачами. Как говорит Р. Лилли, «в своей сущности психическая реальность предвидит и вопрошает. Она тяготеет к тому, чтобы завершить незавершенный опыт и придать ему полноту. Если мы признаем принципиальную важность такой особенности живого организма, это не значит, что мы игнорируем или недооцениваем те непреложные физические условия, которые образуют другую необходимую часть строения жизни.

В психофизической системе, которую образует организм, оба фактора надо считать одинаково важными и взаимодополняющими в деятельности системы как целостного единства»²⁷. Прибегнув к терминам, которые не так сильно связаны с биологическо — натуралистической лексикой, скажем, что, «будучи человеческими существами, мы постигаем только те «целостные единства», которые имеют смысл для нас как человеческих существ. Существует бесконечное множество других «единств», о которых мы никогда ничего не узнаем. Естественно, что мы не можем ощутить все элементы, которые присутствуют в любой ситуации, а также все их возможные отношения…». Поэтому, переходя из одной ситуации в другую, мы вынуждены в качестве формообразующего фактора нашего восприятия обращаться к уже приобретенному опыту, так как «организм, постоянно вынужденный «выбирать» между неограниченным числом возможностей, которые можно связать с данным pattern[7] на сетчатке, обращается к предшествующим формам своего опыта, предполагая, что то, что было наиболее вероятным в прошедшем, может присутствовать и в данном конкретном случае… Иными словами, то, что мы видим, вне всякого сомнения, представляет собой среднее арифметическое нашего прошлого опыта. Таким образом, мы, по — видимому, связываем данный нам pattern стимулов с различными видами прошлого опыта в сложном процессе интеграции совершающемся по принципу вероятности… Отсюда следует, что восприятия, возникающие в результате таких действий, вовсе не дают абсолютно полной картины «того, что находится вовне» но