все они очень на нее злы. Сами говорили, полиция досматривала ваш паром. Что же я, по-вашему, должен был с фанфарами подвезти ее к главному трапу? Или в Кале купить билет?
Анри схватился за голову.
— Вы правы, правы, но это же немыслимо, вдруг она упадет!
Ник ответил с неожиданной:
— Не упадет! Она работала в номере одного фокусника, лежала в чемодане — так вот, там было гораздо хуже. Она сама сказала.
Анри уставился на него едва ли не с яростью.
— А вы ей вообще кто?
— Я? Я ей…
Внезапно Ник устал. Просто устал, вспомнил и про возраст, и про то, что история близится к концу. Махнул рукой и сказал безжизненным голосом:
— Я ей никто. Просто… оказался рядом. А вообще я из полиции Манчестера. Был, по крайней мере. Сейчас даже и не знаю.
И разрешилось все вполне удачно. В каюту помощника были вызваны вахтенные матросы, самые надежные, по заверениям мсье Лебена.
Им было поручено тайно проводить мадемуазель, лежащую на дне шлюпки, в каюту Анри.
Через четверть часа ухмыляющиеся парни внесли в каюту огромный тюк мешковины, из которого с проклятиями и кашлем выпуталась Аманда. Ник с некоторым удивлением увидел, что выглядит она опять прекрасно, но потом удивляться перестал.
Они пообедали, выпили по бокалу замечательного красного вина, а потом приступили к разработке операции под кодовым названием «Берег Англии».
Решено было транспортировать Аманду на берег таким же способом, каким она попала в каюту. Досмотр английская сторона тоже производит в море. Ника Анри впишет в состав команды, а Аманду спрячет, пардон, под своей койкой. Когда паром причалит, матросы вынесут Аманду на территорию порта, а там она смешается с толпой встречающих и будет ждать Ника на берегу.
План был достаточно хорош, возражений не вызвал, и заговорщики разошлись — вернее, ушел Анри, которому нужно было обойти палубы, а Ник и Аманда остались в каюте.
Первым делом девушка забралась к Нику на колени и обхватила обеими руками за шею.
Ник улыбнулся и закрыл глаза. Вот оно, счастье! Открытое море, паром, красавица на коленях, а в кармане — ожерелье ценой с пол-Манчестера.
— Ник?
— Да?
— А где живет этот лорд и граф?
— Где положено лордам и графам. В замке.
— Ух ты! В настоящем замке?
— Ага. В самом настоящем.
— А он большой?
— Лорд? Нет, плюгавенький.
— Перестань! Я про замок.
— Замок большой. Серый, с башенками. Вокруг лес. В смысле парк, но похож на лес. Олени всякие, косули. Зайцы есть, — А он красивый?
— Замок? Конечно, красивый. Его ж в шестнадцатом веке строили. Тогда некрасивых домов не было.
— Я про лорда.
— А… Не сильно, хотя я как-то не задумывался. На верблюжонка похож. Такой, с губами.
— Ник, а почему ты думаешь, что он тебе поверит?
— Так это же он мне поручил охранять эту несчастную коллекцию. А из нее больше ничего и не пропало, только ожерелье.
Аманда прижалась щекой к груди Ника и затихла. Он тоже молчал, переживая эти минуты счастья и стараясь их запомнить на всю оставшуюся жизнь. От волос девушки пахло смолой и морем, но даже сквозь эти пряные ароматы пробивался тоненький — жасмина и лаванды. Ее аромат, Аманды…
— Ник…
— Что, маленькая?
— А я все думаю про ту женщину… Думаешь, это ее тело нашли?
— Нашла о чем думать. И так страшно.
— Ну правда, Ник? Это она?
— Думаю, да.
— Я видела в новостях… Она совсем на меня не похожа.
— Смерть меняет, девочка. Кроме того, она изменяла внешность сознательно. А в-третьих… никто не знал, какая она на самом деле, Аманда. Ее ловили уже много лет, она не попадалась.
— Ник…
— Да?
— Ты… видел много смертей?
— Ты про Тото, да? Не надо, не думай. Твой дед в чем-то прав, он хорошо умер. Спас всех остальных, помог тебе. Погиб, как герой.
— Почему у тебя такой голос стал?
— Потому что… я не люблю смерть, Аманда.
Даже самую геройскую. Ничего в ней красивого нет, понимаешь? И всегда страшно.
Вот ты спросила, много ли я видел смертей.
Много. Хотя это «много» начинается со счета «раз». Одна смерть — это уже много.
Отца хоронили в закрытом гробу, я это помню, хоть и был совсем маленький. Помню, потому что было очень страшно. Я и говорил плохо, понимал плохо, но то, что страшно было, — помню.
Маму помню в церкви, в гробу. У нее лицо было сердитое и восковое. И тогда я подумал: а ведь это уже не мама… Мама моя была веселая, горластая, работящая, любила губы красить — а эта кукла в гробу была совсем чужая.
Потом погиб на моих глазах полицейский. Это совсем другая история, погиб он от пули, как в бою. И ничего героического в этом я тоже не усмотрел, потому, видимо, и блевал минут пятнадцать.
Только в кино пуля красиво пробивает человека и оставляет маленькую дырочку, а он еще успевает произнести последний монолог. В жизни все гораздо страшнее…
Ты плачешь? Я тебя напугал, девочка? Прости старого дурака, прости, не плачь. И не бойся. Я никому тебя в обиду не дам, веришь?
Аманда ничего не ответила, только крепче прижалась к широкой груди своего мужчины.
Оставшееся до Дувра время оживший к концу плавания Жофре посвятил усиленному досмотру пассажиров второго и третьего класса. Он ковылял по палубам и заглядывал в лицо всем проходящим дамам и даже некоторым молодым людям, за что неоднократно удостоился таких слов, каких никогда не услышишь на палубе первого класса.
Аманды Моретти не было, хотя Жофре готов был душу поставить на заклад, что она на пароме.
Когда пришли таможенники, Жофре сидел в буфете и мрачно пил коньяк, рюмку за рюмкой. Средство, замечательно подействовавшее на организм во время морской болезни, сейчас погрузило Жофре в черную меланхолию. Особенно раздражал оставшийся помощник — по всем законам подлости полицейские из Кале оставили Жофре самого тупого и бесполезного члена шайки. Носящий редкое имя Жан, он ходил за Жофре хвостом и ныл по любому поводу.
Жофре сначала огрызался, а потом привык.
Моросивший дождик сменился проливным дождем, и вскоре на горизонте показалось серое пятно — Дувр. Жофре мрачно смотрел на приближающийся английский берег и мучительно размышлял. Выпитый коньяк живости мысли не прибавлял, поэтому Жофре старался разложить все по полочкам.
Если ее нет на пароме, значит, она осталась во Франции.
Если она осталась во Франции, Жофре тоже надо быть во Франции.
