Он почувствовал не прикосновение — аромат. Жасмин и лаванда.
Это не были духи, не был шампунь.
Так пахла ее кожа, Аманды. Ее волосы.
Потом было прикосновение — и оно было прекрасно.
Руки девушки скользнули по его спине, погладили плечи, стали на несколько секунд сильными, жесткими — размяли затекшие мышцы. Потом снова стали нежными и мягкими, поплыли по телу лебединым пухом, дуновением ветра…
А потом эти руки обвились вокруг его талии, и тогда он развернулся к ней, не в силах больше стоять без движения.
Горячая вода стала прохладной — старенький нагреватель не выдерживал такого напряжения, не успевая согревать воду. Очень кстати.
Мужчина подхватил ее за бедра, притянул к себе, со стоном впился в нежные губы, нещадно царапая атласную кожу щетиной. Она чуть откинулась назад, изогнулась в его руках, не держась, только обнимая. Она знала — эти руки ее не выронят.
Цирковые знают цену хорошей поддержке.
Он не закрывал глаза во время поцелуев, и прямо перед ним сияли изумрудные звезды ее глаз. Потом он отстранился — но только для того, чтобы окинуть ее всю восхищенным взглядом. Окинуть взглядом — и покрыть поцелуями, тоже всю.
Стройную шею, точеные плечи, упругую грудь… нежные бутоны сосков, каменеющих под его губами…
Гибкая тростинка — стальной клинок. Атлас кожи скрывает крепкие тренированные мышцы.
Стройные ноги привычным движением наездницы обхватывают его бедра.
Теперь они спаяны намертво, кожа к коже, сбиты в одну плоть, и одно дыхание у них, и одно сердце бьется в груди, голове, ушах, отсчитывая часы и секунды, века и мгновения…
Где заканчивается свет и начинается непроглядная тьма? Может быть, там, где сияет тысяча солнц — ведь за ними не разглядеть света.
Он входил в нее медленно, из последних сил сдерживая себя, боясь причинить боль, ранить, растерзать ее своей любовью… Но она была бесстрашной, маленькая акробатка, отважная наездница — она сама рванулась к нему навстречу, раскрылась невиданным цветком, разлилась по пылающему телу прохладным ручьем, приняла в себя его силу и нежность и тут же вернула их стократно…
Единый ритм, единый стон, единый вздох.
Так хорошо, что невозможно остановиться, но и продолжать нельзя, потому что сердце бьется уже за границей тела и кровь стала золотой лавой, а дыхание обжигает горло… И стынут прохладными каплями росы на спаленных страстью губах слова:
А потом, оглушенный легкостью в собственном теле, непривычно молодой и сильный мужчина сгреб женщину в охапку — так несут цветы любимой, охапкой — не букетом. Успел закрыть воду, подхватил на ходу сиротливо съежившийся под дверью халат, ногой босой и мокрой открыл дверь комнаты, внес груз, драгоценнее которого нет, бросил хохочущую, мокрую, счастливую — на постель. Запер дверь, повернулся к ней лицом, подошел ближе — и она приподнялась навстречу, обняла за бедра, грудью прижалась так, что он застонал от возбуждения, а потом скользнула вниз, как лиана по дереву, а губы грешные, горячие, и не понять, кто тут девчонка-несмышленыш, кто — взрослый мужчина, знавший не одну женщину в жизни… Или пацан — и богиня любви, мудрая и прекрасная?
И все повторялось… Раз за разом, раз за разом; века проносились над разгоряченными головами, секунды счастья сливались в столетия.
Ник не думал о прошлом, потому что не помнил. Не было никакого прошлого. Были сонные темные годы. Владычица Зеленых Холмов заколдовала его на целую жизнь, а теперь вот разбудила, и все настоящее предстоит ему только сейчас, только с ней…
Аманда не думала о будущем. Ее будущее было рядом с ней, над ней, в ней — это ее мужчина.
Будущее слилось с настоящим, а все остальное не имело ни смысла, ни названия. Она чувствовала себя легкой и бестелесной, прекрасной и могучей, теплой и прохладной, и попадись ей сейчас точка опоры — перевернула бы мир одной лишь счастливой улыбкой.
Они не заметили, когда заснули, потому что и во сне не разомкнули объятий. И лишь под утро, перед рассветом Ник проснулся, разбуженный собственным тихим и счастливым смехом, испугался, что разбудит Аманду, — но она только замурлыкала во сне, как довольная жизнью кошка, потянулась всем телом, не просыпаясь, и теснее прижалась к нему.
Еще немного он полежал без сна, радостно ужасаясь собственному счастью, потом обнял Аманду, зарылся лицом в жасмин и лаванду — и заснул спокойным и живительным сном.
Что разбудило Ника Картера в семь часов утра, когда солнце еще только-только выползает на небо? Вероятно, то самое сто двадцать пятидесятое чувство, которым обладают только люди рискованных профессий. Предчувствие беды, которое иногда острее самой беды бьет по всем органам чувств.
Он открыл глаза, полежал, прислушиваясь, и быстро сел в постели. Наклонился, поцеловал Аманду в висок, и она проснулась — еще ничего не понимая, но и не паникуя.
— Что…
— Те! Давай быстренько одеваться.
— Умоюсь…
— По дороге умоешься. Или завтра. Потом, в общем.
— Ник, ты что-то услышал?
— Машины. Две или три. Едут от шоссе. Сейчас семь утра. Школьников в доме нет, магазинов и почты поблизости едут за нами. тоже. Скорее всего, Побледневшая и серьезная, Аманда быстро одевалась. Ник ее обогнал, теперь он стоял у окна и смотрел сквозь тонкий, но пестрый тюль на едва видимую в утреннем сумраке дорогу.
Оглянувшись и увидев, что Аманда уже собралась, он достал из кармана деньги, отсчитал несколько крупных купюр, положил на подушку. Аманда невольно улыбнулась.
— Здесь, наверное, за целый месяц проживания.
Он улыбнулся в ответ:
— Мы вчера ей всю воду вылили и нажгли электричества…
Она беззвучно рассмеялась и быстро поцеловала Ника в губы. Он был вынужден несколько раз глубоко вздохнуть — слишком близко еще была их ночь, их близость, их огонь…
В коридоре он преобразился. Аманда не узнавала его — Ник крался по скрипучим половицам совершенно бесшумно, грациозный и могучий хищник, матерый тигр в зарослях джунглей. На секунду ей стало страшно — уж больно очевидно был насторожен Ник, но потом она успокоилась и представила, что идет по канату над манежем.
Так они и прошли скрипучий коридор, спустились по лестнице, выскользнули на кухню, а там — через черный ход на тропинку, уводящую прочь от домика, в поля.
По полю пришлось бежать, но вскоре начался густой кустарник, за ним пролесок, и минут через двадцать после их бегства Ник счел, что можно передохнуть.
Сам он дышал, как паровоз, но Аманда даже не запыхалась. Впрочем, она все равно с удовольствием повалилась на мокрую от обильной росы траву и задрала ноги на ближайшее дерево.
— Ник, как ты ухитряешься не сбить дыхание? Ты учился специально?
— Я? Да я пыхтел на весь лес.
— Ты дышал глубоко, это верно, но дыхание не сбил, я и спрашиваю — как?
