заниматься подсчетами. Первым их побуждением было бежать. Развалившееся построение оказалось
еще более уязвимым; вражеские корабли только мешали друг другу.
Через какое-то время происходящее стало походить на охоту на крыс.
Из трехсот калганских кораблей, красы и гордости флота, до Калгана добралось не более
шестидесяти, да и то в основном с безнадежными повреждениями. Установление потеряло восемь
звездолетов из ста двадцати пяти.
Прим Палвер высадился на Терминусе как раз в самый разгар празднеств. Весь этот ажиотаж
его несколько раздражал, но, тем не менее, до отбытия с планеты он выполнил два дела и выслушал
одну просьбу.
Выполненные им задания были: 1) заключение соглашения, по которому кооператив Палвера
обязался поставлять по двадцать грузов разнообразного продовольствия в месяц на протяжении всего
следующего года согласно ценам военного времени – что, благодаря последней битве, отнюдь не
сопровождалось риском; и 2) передача доктору Дареллу четырех кратких слов Аркадии.
На какой-то миг Дарелл, широко раскрыв глаза, посмотрел на гостя, а потом изложил свою
просьбу. Он всего лишь просил передать Аркадии ответ. Ответ был прост и имел смысл, что Палверу
понравилось.
Ответ был таков: 'Возвращайся обратно. Опасности больше не будет.'
Лорд Стеттин пребывал в ярости и отчаянии. Видеть, как оружие ломается в руках; ощущать,
как прочная ткань военной мощи расползается, обращаясь в гнилые нитки – такое даже флегматика
обратило бы в кипящую лаву. Но он был беспомощен, и знал это.
Уже много недель он толком не спал. Он не брился три дня. Он отменил все аудиенции. Его
адмиралы были предоставлены самим себе, и никто лучше самого Лорда Калгана не знал, что очень
скоро угроза внутреннего мятежа станет реальностью и без новых военных поражений.
Лев Мейрус, первый министр, вряд ли мог бы помочь. Он просто стоял, спокойный,
неприлично старый, а его тонкие, нервные пальцы, как всегда, поглаживали морщины на пути от носа
до подбородка.
– Ну сделайте что-нибудь! – заорал на него Стеттин. – Мы разгромлены, понимаете?
Разгромлены! А почему? Я не знаю, почему. Вот и все. Я не знаю, почему. Может быть, вы знаете?
– Полагаю, что знаю, – спокойно промолвил Мейрус.
– Измена! – слово это выскользнуло мягко, и так же мягко были произнесены последующие
слова. – Вы знали об измене и помалкивали. Вы служили дураку, которого я скинул, лишив его
Первого Гражданства, и думаете, что будете служить и той вонючей крысе, которая сменит меня.
Если вы действительно готовились к этому, я выпущу вам кишки и сожгу их перед вашими глазами.
На Мейруса это не произвело впечатления.
– Я старался внушить вам мои сомнения, причем неоднократно. Я вдалбливал их вам в уши, но
вы предпочитали советы других, тех, кто больше льстил вашему 'я'. Дела же обернулись не так, как я
опасался, а несравненно хуже. Если вы не желаете слушать меня и сейчас, сударь, то скажите об этом;
я уйду и в должное время переговорю с вашим преемником, первой же акцией которого, без
сомнения, явится подписание мирного договора.
Стеттин взирал на него налившимися кровью глазами. Огромные кулаки медленно сжимались
и разжимались.
– Говорите, вы, седой слизняк. Говорите!
– Я часто намекал вам, сударь, что вы – не Мул. Вы умеете управлять кораблями и пушками,
но вы не умеете управлять сознаниями ваших подданных. Понимаете ли вы, сударь, с кем вы
сражаетесь? Вы сражаетесь с Установлением, которое нельзя победить, с Установлением, которое
защищено Планом Селдона, с Установлением, которому суждено создать новую Империю.
– Плана не существует. Его больше нет. Мунн так говорил.
– Значит, Мунн ошибается. А если бы он и был прав, что из того? Вы и я, сударь – мы ведь не
народ. Мужчины и женщины Калгана и его вассальных миров искренне и глубоко верят в План
Селдона, подобно всем обитателям этого края Галактики. Почти четыреста лет истории учат тому, что
Установление разбить невозможно. Ни королевства, ни военные диктаторы, ни сама старая
Галактическая Империя не смогли этого сделать.
– Мул это сделал.
– Да, верно, но он выпадал из расчета, а вы – нет. Что еще хуже, об этом известно вашему
народу. Поэтому ваши корабли идут в бой, опасаясь быть разгромленными по какой-то таинственной
причине. Неощутимая пелена Плана нависает над ними, так что они ведут себя осторожно,
оглядываются перед атакой и задумываются чуть больше, чем требуется. А с противоположной
стороны та же неощутимая пелена наполняет врага уверенностью, придает бесстрашие, поддерживает
дух перед лицом первых поражений. А почему бы и нет? Установление всегда сначала проигрывало и
всегда в итоге побеждало. А ваш собственный дух, сударь? Вы все еще занимаете вражескую
территорию. Ваши собственные владения еще не подвергались вторжению, эта опасность им даже
еще не угрожает – и все же вы разгромлены. Вы даже не верите в возможность победы, потому что
знаете, что таковой нет. Склонитесь, иначе вы будете поставлены на колени. Склонитесь
добровольно, и вы спасете то, что еще можно спасти. Вы опирались на металл и на силу, и они
поддерживали вас, сколько могли. Вы игнорировали дух и мораль, и они подвели вас. Примите мой
совет. У вас есть человек с Установления, Хомир Мунн. Отпустите его. Отошлите его обратно на
Терминус с вашими мирными предложениями.
Зубы Стеттина скрежетали, скрытые бледными, сжатыми губами. Но разве у него оставался
выбор?
В первый день нового года Хомир Мунн покинул Калган. Больше шести месяцев прошло с
того дня, когда он оставил Терминус, и за это время разразилась и угасла война.
Он прилетел один, а улетал с эскортом. Он прибыл простым частным лицом; он улетал хотя и
неофициальным, но, тем не менее, фактическим послом мира.
Но наибольшие перемены произошли в его всегдашней озабоченности Вторым
Установлением. Он смеялся, вспоминая свои страхи, и в мельчайших подробностях представлял себе,
как возвестит итоговое откровение доктору Дареллу, этому молодому, энергичному, компетентному
Антору, всем прочим…
Он знал. Он, Хомир Мунн, знал истину.
20. 'Я знаю…'
Последние два месяца Стеттиновой войны не казались Хомиру слишком долгими. На своем
