Утопая в беспредельном депрессняке

— Лиз, теперь оставь свой выступ и прыгай к нему. Не бойся, я удержу тебя. Давай, девочка, у нас нет другого выхода.

— Если ты думаешь, что это так просто, то спускайся сам и попробуй! — Она посмотрела на меня. — Только не забудь., когда вырастешь, что я для тебя сделала.

С этой угрозой она кинулась ко мне.

Наконец-то.

Она ухватилась за неровный выступ скалы, на котором я висел, и я почувствовал, как ее руки обхватывают меня за плечи и поднимают. Мы с мамой сидели верхом на выступе, она крепко прижимала меня к груди.

— Я достала его, Виски! Я достала!

Облегчение волной нахлынуло на всех нас.

— Хорошо, Лиз. Теперь я буду потихоньку поднимать вас.

Мама заметно поморщилась, когда ремни натянулись и мы начали подниматься. Подвешенная на ремнях, она вращалась, ударяясь о скалу. Когда мы достигли края обрыва, Виски протянул одну руку и вытащил меня наверх. Я видал, как мамины руки ухватились за край. Но когда Виски довольно бесцеремонно бросил меня в траву, руки вдруг исчезли, и мама вскрикнула. — Ой! Прости, дорогая, это я виноват.

Виски забыл подтянуть ремень, и поэтому мама соскользнула вниз — правда, всего на несколько дюймов.

— Вытащи меня отсюда наконец!

Дернув ремень на себя изо всей силы, Виски подтянул маму наверх, и я увидел, как она счастливо улыбается. Но тут Виски вскрикнул:

— Вот черт!

Он поскользнулся. Ремни ослабли, и я успел увидеть, как улыбка исчезла с лица мамы прежде, чем исчезла она сама.

Виски упал на спину.

Мамин вес тянул его к обрыву.

Я понимал, что он не сможет одновременно удерживать ее и схватиться как следует за мокрую траву.

Я смотрел, как он скользит все ближе к краю.

Я смотрел, как он пытается вцепиться рукой в траву.

Я смотрел, как он исчезает вслед за мамой.

Я посмотрел с обрыва.

Я увидел, как они беспомощно летят прямо в пасть морскому чудовищу.

Я готов поклясться, что они, обнявшись в воздухе, кружились в танце, прежде чем растаять во тьме.

Спустя несколько минут я дополз, мокрый и грязный, до машины. Забравшись внутрь, я спросил себя, как же я буду жить теперь? Без них.

Наутро после того, как мои родители улетели за край земли, группа японских туристов с фотоаппаратами пришла, так сказать, мне на выручку. Ночью, оставшись один, я вернулся в машину, решив, что вряд ли человек в возрасте трех лет может что-нибудь сделать для двух улетевших в пучину взрослых. Виски второпях не закрыл дверь автомобиля, и мне не пришлось лезть в окно. Закрыв дверь и подняв стекло, я завернулся в одеяло, лежавшее на заднем сиденье, и уснул.

Я был измотан до предела.

Мне хотелось бы написать, что я оплакивал своих родителей, но я не могу этого сделать. Смерть слишком абстрактное понятие, чтобы осознать ее в полной мере, когда тебе три года. Я, конечно, знал, что они умерли и я больше никогда их не увижу. Они ушли навсегда, и никто при всем желании не мог их вернуть.

В те первые моменты после их гибели я решил не плакать, не впадать в истерику, не буйствовать. Я был полон решимости доказать себе, что смогу жить без них, любить и быть любимым, и продемонстрировать всем остальным, что за три года родители сумели дать мне не меньше, чем другие дают за семьдесят лет совместной жизни. Я постараюсь как можно лучше провести за них их непрожитые годы. Приняв такое решение, я тут же заснул глубоким сном.

Обратно в мир людей меня вернул рев туристского автобуса и запах выхлопных газов. Солнце еще не взошло, но тучи, висевшие накануне над горизонтом, исчезли.

Я медленно приходил в себя и начинал осознавать случившееся, как вдруг какой-то толстый человек с желтой кожей и странными глазами постучал в окно рядом со мной. Я повернулся, чтобы получше его разглядеть, и меня ослепила вспышка белого света. Затем еще одна, и еще, и еще. Когда наконец зрение вернулось ко мне, я увидел, что машину окружают странные лица.

Ближе всех ко мне пробился сквозь толпу человек в голубом блейзере. Он прижал лицо к стеклу и рассматривал меня. Стекло запотело от воздуха, выходившего из его расплющенного покрасневшего носа. Я посмотрел на себя. Одежда на мне была разорвана, вся в грязи. Одну руку я порезал, на разорванной варежке засохла кровь. Как выглядела моя физиономия, даже думать не хотелось.

Какой-то молодой человек схватил мужчину в голубом блейзере за рукав, указывая на обрыв. Он нашел возле края сапог Виски. На земле остались глубокие борозды там, где Виски пытался упереться каблуками во влажную землю. Они навели молодого человека на мысль взглянуть вниз.

Исковерканные тела Виски и Элизабет в ярко-желтых куртках лежали на камнях у подножия скалы.

Интерлюдия Слова

Я почти дословно привожу один из наших с ним разговоров на ночь, когда Виски укладывал меня спать. Мне разрешалось задавать ему любые вопросы обо всем, что приходило мне в голову в течение дня. После этого он рассказывал мне сказку — о дракончике Спарквелле или какую-нибудь другую, но никогда не доводил историю до конца, потому что так, говорил он, ему придется прийти на следующий вечер опять, чтобы закончить ее. Таким образом, все наши бесконечные ночные истории сливались в один рассказ. Так было до тех пор, пока мы не поехали в Дулин.

— Кто такой Бог? — спросил я его.

— Бог?

— Откуда он взялся?

— Это одному Богу известно.

— А зачем собакам хвосты?

— Чтобы мы знали, довольны они или нет.

— Отчего самолеты летают?

— От действия силы тяги, законов аэродинамики и человеческой воли.

— Зачем птицы хлопают крыльями?

— Чтобы подбросить себя в воздух.

— Откуда у зебры полоски?

— Потому что Богу в тот день не хватило на нее краски.

— Зачем жирафам такие длинные шеи?

— Чтобы другие животные не подслушивали, о чем они говорят.

— Почему идет дождь?

— Потому что небо плачет.