слышала, как наш директор говорил моему отцу, что я готовый инструктор райкома партии, меня надо на агитационную работу выдвигать. Отец глаза вытаращил, а дома рассказал про это матери, а она заплакала. Да и отец, вместо того чтобы гордо посмотреть на свою дочь, то есть на меня, как на достойного представителя будущего поколения, смотрел как-то странно.
– Ты бы это, Ленка… – наконец сказал он сдавленно. – Ты бы потише… Не перегибай палку, не впадай в крайности. А не ровен час, на меня на стройке бревно упадет, слягу я с переломанными конечностями или вообще с проломленной башкой. Что скажешь? Что я враг народа?
– Нет, – усмехнулась я, – я скажу, что враг народа тот, кто допустил, чтобы на тебя скатилось это бревно. Десятник, бригадир или кто там…
– Ленка! – всхлипнула мать. – Да ведь твой отец и есть десятник!
– Да ведь он сам на себя не станет бревно скатывать! – чуть не заорала я, дивясь отсталости и непонятливости старшего поколения.
Нет, все-таки крестьянские корни очень тянут мою мать назад, в прошлое – в замшелый мир устарелых представлений, в бездну отсталости, косности, нежелания воспринять новое, светлое всей душой и всем сердцем!
Но я о чем начала рассказывать? Я начала рассказывать о том, как мы с Тонькой Шаманиной спорили.
– Конечно, умею я считать, – ответила я спокойно. – Вот я и считаю, что три комнаты на троих – это сильно жирно получается, когда нас четверо в одной.
– Ленка, сколько в вашей комнатке метров? – спросила Тонька.
– Откуда я знаю? – пожала я плечами. – Надо в жилтовариществе спросить… или у отца.
– Никого не надо спрашивать, я и так скажу, – отмахнулась Тонька. – В вашей комнате тридцать квадратных метров. То есть на вас на каждого приходится примерно по семь с небольшим, так?
– Ну? – пожала я плечами, чуя какой-то подвох.
– А у нас вот какой метраж: в отцовом кабинете – двенадцать метров, в родительской спальне – семь, в моей боковушке – пять. Ты же знаешь, что там только кровать помещается. И столик откидной. И табуретка. И больше шагу не шагнуть. Не зря папа эту боковушку называет каютой.
– Ну и что? – угрюмо спросила я, хотя уже чувствовала, куда она клонит.
– Да то, что на нас троих приходится двадцать три метра. Раздели на три. Столько же на человека, сколько и у вас! Чуточку больше семи метров!
– Знаешь что? – зло сказала я. – Это подло! Подло в наше время, когда мы еще не можем преодолеть наследие проклятого прошлого, когда тысячи, десятки тысяч трудящихся лишены самого необходимого и ютятся в тяжелейших условиях, когда и три метра на человека – это много, подло гордиться той роскошью, в которой ты живешь!
Тонька посмотрела на меня сверху вниз, потом вздохнула и сказала:
– Правильно тебя называют – начетчица безмозглая. Павлик Морозов в юбке.
И ушла.
Главное, она так это сказала, будто быть Павликом Морозовым, героем-пионером, убитым кулаками за то, что не позволил капиталистам укрывать хлеб от Советской власти, – это невесть какой грех. А кто меня начетчицей называет?! Вранье! Меня все уважают. Начетчики – это я даже не знаю, что такое, это слово какое-то церковное. Старорежимное, так и видишь беззубую старушонку, которая бубнит над Библией или еще какой-то столь же вредной и опасной, контрреволюционной литературой.
Я смотрела ей вслед и думала, что убила бы ее, эту буржуйку. Нос задрала, что ее отец ИТР, с которыми сам Сталин велел обращаться бережно и внимательно. Не она ж сама ИТР! Зато ее мать кто? Из купеческих! Вылезли из своего Горбатова, нашли себе мужей-инженеров! А мой отец – трудящийся пролетарий, я уже родилась, когда он доучивался в школе и техникум заканчивал. А мать моя из крестьян, сейчас – домохозяйка. Я агитатором буду. И пусть тогда Тонька позадирает нос! Я живо выведу ее на чистую воду! Ее мелкобуржуазную сущность мигом разъяснят. И семью их уплотнят. Поселят в одну комнату. А вторую отдадут нуждающимся. Въедет сюда какой-нибудь герой Гражданской войны, который героически сражался против белополяков, или на Перекопе, или против банд атамана Антонова. Вот это будут соседи, я понимаю!
А Тонькину боковушку, которая останется свободной, пусть отдадут мне. Ну что проку с Тоньки, она там Тургенева, дура, читает – и плачет над книжкой. Это же ужас… когда еще не везде изжиты последствия голода, унесшего столько жизней, плакать над книжкой! Или над этой дурацкой арией Надира, которую иногда по радио передают. Нет, мне боковушка гораздо нужнее! Я там буду готовить свои доклады. Доклады, которые изобличают врагов народа!
* * *
Довлеет дневи злоба его, а быт порою оборачивается к нам «своею азиатской рожей», причем в самое неподходящее время. Все было распланировано у нашей героини: сначала в интернет-кафе, поискать координаты Ушастого, потом на шейпинг… То есть этому должен был предшествовать, понятное дело, душ, однако из душа почему-то горячая вода не лилась, а лилась какая-то чуть-чуть тепленькая. И это при том, что напор оказался какой надо, а на кухне газ горел отлично.
Алена осторожно поглядела внутрь своей газовой колонки. Что-то не то с синим пламенем, оно какое- то… нерешительное, как бы уклончивое. Покрутив какие-то вентили, которые, очень возможно, крутить вообще не следовало, она всяко ничего не добилась.
Колонка сломалась, что ли? Вот не было печали…
Ну что, согреть воды на плите, помыться в тазике (кошмар!), а потом вызвать мастера-газовика? Но придет он дня через три, не раньше, такого счастья не дождешься, чтобы вот прямо сейчас он примчался и все наладил. И три дня в тазике мыться? Ну, нет… надо что-то сделать… сделать… стоп, а давно ли ты, подруга, проверяла тягу?
Алена принесла стул и с его помощью взобралась на высокую стиральную машинку. Прямо перед ее лицом оказалась очень старорежимная заслонка, чугунная, прямо как в русских печах, которая загораживала вход в дымоход. Кто его знает, как это устроено в теперешних домах, но в «сталинке» образца 1958 года, в которой жила Алена, все обстояло именно так. Она открыла заслонку – и даже зашипела сквозь зубы, браня себя за забывчивость. Давненько следовало сюда заглянуть… вытяжка была просто-таки забита окалиной, сухими листьями, налетевшими бог весть откуда, каким-то песком, продуктами, так сказать, горения, поэтому ничуть не удивительно, что не было тяги!
С тяжким вздохом Алена спустилась с машинки – но вскоре снова забралась на нее, держа в руках пылесос. А что, прикажете совочком это выгребать? Но тогда ванную ведь не отмоешь.
Агрегат тянул-тянул в себя запасы грязи, а потом устал. Пришлось менять мешок-пыле-сборник. Боже мой, какое счастье, что эти штуки не надо вытряхивать и чистить, как в старых моделях, какое счастье вдобавок, что запасливая Алена накупила их такое множество!
Однако все равно мусору натряслось огромное количество, тем паче что этому, как его там, вытяжному отверстию понадобилось аж два пылесосных мешка. А потом пришлось всю квартиру пылесосить. И ванную отмывать от противной пыли… ну и себя, конечно. В результате Алена попала на шейпинг не в свою группу, к десяти часам, а только к двенадцати. Дольше тянуть было нельзя, потому что с часа в спортзале перерыв аж до трех. Известное дело, свое время пропустишь – потом не соберешься, Алена себя хорошо знала. А без шейпинга как? Нельзя без шейпинга! Чуть зазеваешься, вокруг талии так и начинают группироваться лишние граммы-килограммы-сантиметры-мет… стоп, нет, до метров вокруг талии дело пока еще не дошло и, надо полагать, не дойдет, во всяком случае, Алена постарается этого не допустить. Именно поэтому она и помчалась в первую очередь на шейпинг и, только уже выйдя из любимого спортзала, вспомнила об интернет-салоне. Вообще-то идти туда не хотелось. При свете, так сказать, дня сходство вчерашней реальной ситуации с придуманной уже не казалось таким клиническим. Честно, если бы надо было отправиться куда-то далеко или, скажем, ехать в какое-нибудь несу-светное Сормово, Алена и пальцем не пошевелила бы (в данном случае, понятно, имеется в виду палец ноги…), но до дома вполне можно было дойти и мимо салона. Вот она и пошла.
В будний день, судя по всему, салон особенной популярностью не пользовался. И это мягко сказано. Грубо же говоря, он был почти пуст. Только рядом с базовым компьютером скучала кудрявенькая толстушка, причем даже появление Алены не развеяло тоски в ее взоре. Почему она сразу угадала, что Алена не
