поселиться? С ребенком… с будущим Любиным внуком…
Ее передернуло. Наверное, она должна рассиропиться и расчувствоваться. Ведь она рассиропилась и расчувствовалась, когда Таня сообщила, что беременна. Но с Женькой… это все как-то иначе. Все по- другому, чем с Таней. Таня такая сдержанная, такая серьезная, что всегда всех парней от себя отшивала: им-де всякие глупости нужны, а я ничего такого до свадьбы не хочу. И когда она с Майклом познакомилась, Люба даже боялась: а вдруг и его прогонит? Потому что Майклу тоже нужны были «глупости» еще до свадьбы, и Любе, конечно, не хотелось, чтобы дочка потеряла такого хорошего жениха. Соседка даже упрекнула, что не патриотка, мол. А Люба вспомнила, как они с Виктором в 90-х крутились, чтобы выжить… это кому только рассказать! Да вся страна крутилась, будто карась на скороводке! А когда дефолт ударил?! Это вообще уму непостижимо, как выжили! Ну да, Люба не патриотка. Она не хочет, чтобы ее дети жили в стране, где над людьми так издеваются. И конца этому не видно… Может, новый президент и вернет России статус сверхдержавы, да только что это даст таким людям, как Люба? Ну что?! «Жить в эту пору прекрасную уж не придется…» Ей скоро на пенсию, а пенсия у нее если две семьсот будет, так это еще ладно. Сильно разживешься, ага! Только на себя вся надежда. Да на детей, если сумеют хорошо в жизни устроиться. Сама Люба, конечно, только в России сможет жить, но дети… они молодые, им легче корни рвать… пусть рвут здесь и укореняются там, где нас нет.
По пословице: рыба любит, где глубже, а человек – где лучше. Ох, опять она про рыбу… рыба снится к беременности… беременная барышня тут у Любы в квартире лежит на диване – лежит, словно камень поперек пути ее сына!
Она взглянула бешеными глазами на Дениса, который так и стоял с выжидающим видом над своей сестрицей, держа мобильник на изготовку, и выпалила:
– Не дам я вам его телефон. Понятно? Не дам! Я вам не верю!
– Ой, наверное, я вас понимаю, – подала слабый голос Элька. – Я бы тоже не поверила. Но вы позвоните Жене! Наберите его номер! И все сразу разъяснится!
– Ну сами посудите, – поддакнул Денис. – Если бы мы были аферистами и обманщиками, разве бы мы заявились сюда с требованием связаться с Женькой? Да никогда в жизни. А так мы умоляем вас ему позвонить. Пусть он с Элькой поговорит, вы все поймете, вы увидите, какая там любовь была… он должен знать, что у него ребенок скоро родится!
Люба чуть не задохнулась от ярости, потому что он был прав. Если бы тут крылся какой-то обман, они не требовали бы разговора с Женькой. Они бы юлили-вертели, отвирались как-то… но Люба не могла, она просто физически не могла набрать номер сына!
Между прочим, дозвониться до него не получилось бы, даже если бы она этого хотела, потому что Женька сегодня, едва положив трубку, должен был ехать на вокзал: у него начиналась практика в какой-то адвокатской конторе в маленьком горном городке, еще меньше Сасквиханны. То есть в общежитие в Сасквиханну уже не позвонишь, его там нет, но и по мобильному тоже: там, в этом городке, обычная сотовая связь не работает. Как Женька объяснил, там какая-то своя сеть, и он обещал Любе уже оттуда позвонить из автомата. Если удастся. А если не удастся, они две недели будут без всякой связи. Но Люба дала ему слово не дергаться, главное, чтобы позвонил, когда вернется, чтобы сразу позвонил.
Вот почему она сейчас не могла связаться с ним, даже если хотела бы. А она не хотела.
Она хотела выгнать их вон… к чертям! Чтобы исчезли и больше не появлялись в ее жизни. Чтобы не мешали ей ждать сына и мечтать о его будущем, в котором не найдется места какому-то там Болдину. Может, Пушкин – это и правда наше все, но Болдино – отнюдь не столица мира. А Женька достоин только самого лучшего!
Люба упрямо молчала. Конечно, можно было состроить хорошую мину при плохой игре и начать им рассказывать, что она и рада бы позвонить, да Женька уехал в городок в горах, а там сеть местная… ну и так далее. Но эти люди, которые внезапно, с помощью наглого обмана – телеграмму они принесли, видите ли! – ворвались в Любин дом и в ее жизнь, чтобы разрушить эту жизнь и жизнь ее сына, не заслуживали даже соблюдения элементарных приличий.
Поэтому она просто покачала головой и сказала:
– Я вам не верю. Вот когда мне Женя позвонит и скажет, что да, это правда, и сообщит, что решил на вас, – Люба кивнула в сторону бледной Эльки, – жениться, и попросит принять вас как родную дочь … – Тут она поперхнулась, но не от злости, как можно было ожидать, а от внезапно нахлынувшего смеха, потому что ни с того ни с сего вспомнила, как Женька, когда был еще маленьким, впервые посмотрев мультик про Карлсона, удивился: «Почему Малыш должен стать ему родной матерью? Разве мальчик может быть мамой? А? Может? Тогда давай я тебе буду родной матерью, а ты мне родной дочерью! Давай, мамочка?» И вот теперь он станет не матерью, конечно, а отцом… из-за этой бледной девки! Смешинка исчезла, будто и не было ее, Люба вновь исполнилась ярости и чуть не выкрикнула: – Все, договаривайтесь с ним сами, а теперь уходите, я из-за вас на работу опоздаю! Быстро, быстро уходите, а то… – Она не знала, чем им пригрозить, а поэтому замялась и бессмысленно повторила: – А то… а то…
Элька закрыла лицо руками и всхлипнула, однако ее брат мрачно, с ненавистью поглядел Любе в глаза:
– Не трудитесь напрягать фантазию. Когда-нибудь вам станет очень стыдно за то, что вы говорите и как себя ведете. – И выставил ладонь, хотя Люба от такой наглости вовсе дар речи потеряла: – Все, ни слова больше. Мы уходим.
– Но как же… – простонала Элька, но Денис молча подхватил ее с дивана и не то повел, не то поволок в прихожую. Ноги ее заплетались, она часто-часто всхлипывала, словно задыхалась, а Люба шла следом, чувствуя невероятное облегчение от того, что они уходят, наконец уходят… честно, в самой глубине души еще гнездился страх, что они прокрались в ее квартиру вовсе не для того, чтобы наплести черт знает чего про Женьку, а чтобы ее, Любу, схватить, связать, ограбить, – и поэтому она шла, особо к ним не приближаясь, а по пути прихватила со столика тяжеленную чешскую вазу. Ей исполнилось уже сто лет в обед, вазе в смысле: чей-то подарок на их с Виктором свадьбу. Ваза была очень тяжелая, да еще и сделанная в виде суковатой дубинки. Если бы Денис внезапно обернулся и кинулся на Любу, она так и врезала бы ему, честное слово! Вот хватило бы сил ударить человека!
Честно, она так злилась на них из-за Женьки, что на минутку даже захотела, чтобы он обернулся!
Однако Денис так и вышел вон, не оглядываясь на Любу. Не удостоил, так сказать, и взгляда. Понятно, что никакого там «до свиданья-извините» она не услышала. Да и ладно, не больно-то и хотелось, провалитесь вы пропадом!
И вот незваные гости, которые и впрямь оказались хуже, гораздо хуже татарина, провалились-таки: вышли за дверь, и Люба поскорей захлопнула ее. Повернула ключ во внутреннем замке и не удержалась, припала к двери ухом. Гости медленно спускались. Громко, отрывисто цокали Элькины каблуки. Потом вдруг раздался ее голос:
– Ну на самом деле ее можно понять…
– Ладно, посмотрим, – неопределенно отозвался Денис, и Любе стало стыдно подслушивать.
Отошла от двери, пожала плечами… и взглянула на часы.
Да боже ты мой! Она ж опаздывает-таки! А Степа должен сегодня мясо привезти! Небось уже привез и ждет свою продавщицу!
И Люба метнулась в ванную, позабыв обо всем на свете, кроме того, что надо скорей, скорей, скорей бежать в рынок.
Если бы она знала, что ее там ждет!..
К вечеру и в самом деле заснежило. Небо сначала побелело, а потом стало мутно-оранжевым, будто подсвеченным заревом пожара, и посыпались влажные, тяжелые хлопья.
Ермолаев после ужина курил на крыльце. В дом идти не хотелось, но выглянула Люба и напомнила, что он собирался посмотреть фильм, который как раз сейчас начинается. С утра хотел, теперь уже расхотел, но Виктор замерз в одной только меховой безрукавке и, бросив окурок – огонек утонул в свежем снегу, – вернулся в дом.
Люба и дети уже сидели у телевизора: начинался «Крепкий орешек», который они просто обожали. Ермолаев посмотрел на экран, побродил по комнате и ушел в кухню.
– Что не садишься? – спросила вслед Люба, и он буркнул:
