– Не задавался ли Генри вопросом, что на него напали те самые люди, которые убили Лэндалфов?
– Он в этом уверен. Но полиция считает, что дело Лэндалфа закрыто. И в деле Генри никакого прогресса нет.
– Белла, люди, которые убили Лэндалфов и изувечили вашего сына… теперь пытаются убить мою семью и меня.
– Тогда да поможет вам Бог, Кабби. И я уверена, Генри захочет вам помочь. Полагаю, вы хотите его увидеть.
– Если этим я не очень нарушу его покой.
– Вы готовы к встрече? Знаете, что они с ним сделали?
– Да. Но я понимаю, есть разница – услышать и увидеть своими глазами.
– Разница есть, – согласилась Белла. – Запомните только, ему не нужны ни жалость, ни даже сочувствие. Особенно от человека, которым он восхищается, такого, как вы.
Я кивнул.
– Я его не оскорблю.
– Вы, возможно, слышали полицейскую версию о том, что Генри познакомился с какими-то людьми в баре для геев и куда-то уехал с ними, не подозревая, что попал в руки психопатов.
– Я такого не слышал.
– Это неправда. Генри – не гей, и изувечили его не геи. Его разбудили в этом самом доме, куда-то увезли глубокой ночью… и вернули двумя месяцами позже. Пожалуйста, подождите здесь. Я скажу, что вы пришли в гости.
Десять минут, проведенных в одиночестве. Я любовался двумя картинами.
Больше Генри Кейсес не написал ни одной. В возрасте тридцати шести лет его ослепили, закапывая в глаза кислоту. И кисти ампутировали в запястьях с хирургической точностью.
Возможно, потому, что он очень красноречиво говорил о живописи и культуре, не одобряя идеологическое искусство, ему вырезали язык и голосовые связки.
И теперь он жил, ничего не видя, ничего не чувствуя на вкус, лишенный простых средств общения, не имея возможности выплеснуть свой талант, все еще по эту сторону смерти, но, возможно, в самые тяжелые моменты думающий о том, а не сделать ли ему последние в этом мире шаги.
Глава 47
Большую гостиную на первом этаже, где раньше принимали гостей, превратили в совмещенную спальню, кабинет и мастерскую. Деревянный пол не застилал ковер.
Мольберты, кисти и краски предполагали, что Генри как-то продолжал работать, но никаких картин я не увидел.
С босыми ногами, в джинсах и фланелевой рубашке, он сидел на вращающемся стуле на колесиках у компьютера. Повернулся к нам, когда мы приблизились.
Его стеклянные глаза (на самом деле пластиковые полусферы), подсоединенные к глазным мышцам, двигались, как настоящие глаза, но он ничего не видел.
Он оставался красивым мужчиной, и ни по выражению его лица, ни по манере поведения не чувствовалось, что Генри признал себя побежденным.
Механические кисти (не протезы, напоминающие настоящие кисти, а роботизированные устройства с тремя пальцами) подсоединялись к культям и, вероятно, управлялись нервными импульсами.
Когда я говорил, что очень рад встрече с ним и восторгался картинами, которые видел в библиотеке (надеюсь, у него не возникло сомнений в моей искренности), он слушал с улыбкой.
Потом повернулся к компьютеру и клавиатуре и одним стальным пальцем начал печатать.
Наверное, я не смогу представить себе, какие титанические усилия потребовались ему, чтобы научиться находить нужные клавиши без помощи глаз и пальцев, которые чувствовали, к чему прикасаются.
Когда он закончил, я предположил, что могу подойти ближе и прочитать написанное, но, прежде чем сделал первый шаг, он нажал на еще одну клавишу, и синтезированный голос компьютера озвучил написанное: «Я – ваш преданный поклонник. Прочитал половину последней книги. Блестяще».
Белла указала на портативный сидиплеер и аудиоиздание романа «Джаз ясного дня» на столике у дивана.
Его мать уже объяснила причину моего прихода сюда. Он согласился ответить на мои вопросы, более того, ему не терпелось помочь нам.
Я рассказал ему о Ширмане Вакссе, о том, чего мы уже натерпелись от критика.
Ранее, в телефонном разговоре, Вивьен Норби назвала Ваксса не просто загадкой, а черной дырой. Проведя в Интернете многие часы, она не смогла выудить оттуда что-то такое, чего мы уже не знали.
Кем были его родители? Где он родился? Где учился? Кем работал до того, как появилась его книга о писательстве, которую многие университеты начали использовать в учебном процессе? Именно благодаря этой книге он и стал рецензентом национальной газеты. На эти и на многие другие вопросы ответов Вивьен не нашла.
В раздражении, предположив, что Ваксс написал что-то под псевдонимом, она начала поиск по «вакссизмам», любимым и уникальным фразам, которые повторялись в его книжных рецензиях, и эта ниточка привела ее к критику Расселлу Бертрану, который регулярно публиковался в самом известном арт- журнале страны.
Расселл Бертран разносил творчество некоторых художников и скульпторов так же яростно, как Ваксс – произведения некоторых писателей. В рецензиях Бертрана не только хватало вакссизмов. У него были те же проблемы с синтаксисом, что и у Ваксса.
Когда Вивьен попыталась найти биографию Бертрана, выяснилось, что о нем сведений еще меньше, чем о Вакссе. Скажем, на картах Гугла дом Бертрана не значился. Еще одна черная дыра. Или та же самая.
Тогда Вивьен занялась рецензиями Бертрана, составила список художников, на которых он набрасывался с особой злобой. Конечно же, в этом списке оказался и Генри Кейсес из Смоуквилла.
Наши успехи в расследовании приободрили Генри и Беллу, но я предупредил, что не надо питать ложных надежд. Мы еще не располагали вещественными доказательствами того, что Ваксс (он же – Расселл Бертран) совершал эти преступления.
Мои надежды, что Генри сможет описать похитителя, не оправдались. Большую часть времени, которое он провел у похитителей, он находился под действием снотворных.
Но, разговаривая со мной посредством компьютера, он потряс меня другой информацией: «
Из этого следовало, если его слуху можно доверять, что мы столкнулись не с одним психом и не с парой психов, а с целой организацией. Верилось в это с трудом.
«
– Ты уверен, что это нужно? – спросила Белла.
Генри энергично кивнул.
– Пойдемте. – Она подвела меня к двум высоким шкафам. Из одного достала картину и показала мне.
Эта работа не отличалась утонченностью, свойственной картинам в библиотеке. Ей не хватало ясности, четкости, особой игры света и теней. Техника желала лучшего, образам не хватало завершенности, где-то нарушались пропорции. И тем не менее не вызывало сомнений, что все три картины созданы одним человеком, незаурядным и талантливым.
Я повернулся к Генри, чтобы спросить, как он это сделал, и увидел, что пальцами правой ноги он держит кисть, которой ловко манипулирует.
Его решимость и несгибаемая воля восхищали, но трагический факт оставался фактом: превосходный талант не мог в полной мере выразить видения души Генри.
– Он знает, что не сможет приблизиться к прежнему уровню, – пояснила Белла. – Ему приходится пользоваться моими глазами, моим описанием того, что получилось после очередного мазка. Лишь после этого он наносит следующий. Но он надеется, и я надеюсь, что со временем ему удадутся более четкие отображения того, что видит его разум, и это будет прекрасно. А если и не получится, бороться все равно
