– Им тут не место. У нас беда, у нас беда.
– Заткнись, или я тебя заткну! – смущенно фыркнула Зазу.
И ее смущение могло означать, что она сама удивлена нашим появлением ничуть не меньше горбуна, пусть и изо всех сил пытается это скрыть. А если мы, действительно, удивили ее, значит, она не контролирует ситуацию, пусть и хотела нас в этом убедить.
– Они заявляют, что твой отец скован и лежит в «Хаммере», который находится в гараже.
Мы с Пенни переглянулись.
– Отец? – вырвалось у нас одновременно.
– Они говорят, что он жив, – продолжила Зазу. – Возможно, лгут и в одном, и в другом, – она повернулась к нам. – У вас оружие. Вот я и должна спросить – может он сходить в гараж, чтобы удостовериться, что вы говорите правду, прежде чем мы обсудим ваши требования?
Без ключа к замкам на освобождение Ширмана ушло бы полчаса, и это при наличии соответствующих инструментов.
– Я хочу, чтобы он вернулся через две минуты, – ответил я, – или мне придется застрелить вас.
Зазу не понравились такие тикающие часы, возможно, потому, что горбуну она не доверяла, но она поняла, что лучших условий ей не выторговать.
От ее взгляда, брошенного на горбуна, тот сжался. Плечи еще больше поникли, он опустил голову, кротко глядя на нее из-под тяжелых надбровных дуг.
– Если ты хочешь, чтобы тебе разрешали делать то, что тебе так нравится, возвращайся сюда через две минуты.
– Да, Зазу. Я вернусь, вернусь, Зазу. Я понимаю. Я же всегда делаю то, что ты говоришь.
Горбун поспешил к той двери, через которую мы вошли, скрылся за ней.
Внезапно я вспомнил последние слова Клитрау: «
Джон пытался предупредить, не выдавая себя, что я не должен жалеть горбатого урода, если он попадется мне на пути, и не подпускать к себе. Знаменитый роман Виктора Гюго, «Notre Dame de Paris», на английском назывался «Нотрдамский горбун», и под башней, разумеется, подразумевалась колокольня собора.
Я велел Зазу встать между нами и дверью, через которую вышел горбун.
Такие руки, с толстыми пальцами, большими костяшками, едва ли могли ловко управляться с пистолетом или автоматом, он, скорее всего, всегда выбирал нож, как в случае с Клитрау, но я решил, что такой живой щит, как Зазу, все равно не помешает.
Зазу тем временем вернулась к любимому коньку:
– Проблема с культурой в том, что она качается, как маятник, сначала под воздействием одной доктрины, потом – ей противоположной.
– То же самое происходит, когда работаешь над проблемой перемещения во времени, – ввернул Майло.
Зазу посмотрела на него так, будто собиралась плюнуть в мальчика ослепляющим ядом.
Но ей очень уж хотелось говорить о себе, вот она и не собиралась отвлекаться по пустякам.
– Цель моей жизни состоит в том, чтобы не дать маятнику качаться и направить его по арке, которую указал гениальный Руссо два столетия тому назад.
– Люди говорят, что я – тоже гений, – сообщил ей Майло.
– Ты – не тот гений, – отмахнулась Зузу.
– Поосторожнее со словами, сука, – предупредила ее Пенни.
– Руссо был безумцем, – вставил я, – и абсолютным монстром в личной жизни.
– Да, – согласилась Зазу, – можно сказать и так. Шелли, Маркс, Фрейд, Ницше, Толстой, Бертран Рассел, все они были монстрами в личной жизни, но это сущие пустяки по сравнению с их вкладом в человеческую культуру.
– Все – безумцы в той или иной степени, – настаивал я. – Гении – да, но все они несли в мир… иррациональность, хаос, обоснование массовых убийств, отчаяние.
– Не безумцы, – возразила Зазу. – Интеллектуалы. Они формируют мнение элиты правящих классов. А потом художники и писатели должны своей работой нести послание интеллектуалов в массы. Чего вы, мистер Гринвич, не делали.
Она еще с минуту продолжала разглагольствовать, и я начал понимать, что она просто выгадывает время, чтобы найти способ разобраться с нами. Мы, действительно, удивили ее, застали врасплох.
– Не принижайте творчество моего отца, – вставил Майло при первой возможности. – Он – лучший отец в мире… и о-о-очень терпеливый.
Зазу Ваксс проигнорировала Майло, обратилась ко мне:
– Вашими книгами вы толкаете маятник в другую, неправильную сторону, вот почему вас нужно сломать, заставить признать свою ересь и покаяться.
Тяжело дыша и плача, горбун вернулся. В правой руке он сжимал мясницкий тесак, с которого капала алая кровь.
Если говорить о мелодраме, лучшего просто быть не могло. Но помните, жизнь более парадоксальна и всегда необычнее, чем любая фантазия.
И без того высокая Зазу расправила плечи и подняла голову, прибавив в росте чуть ли не фут.
– Что ты сделал? Болван, мерзкий урод, что ты сделал?
– Это был мой единственный шанс, – ответил сын Ширмана. – Раньше он никогда не был беспомощным. И потом никогда не стал бы беспомощным. Это был мой единственный шанс, и я им воспользовался, воспользовался, воспользовался.
Смерть Ширмана, несомненно, разозлила Зазу, но в злости этой интеллектуальное главенствовало над эмоциональным.
– Кретин. Он был первенцем постчеловеческой расы. Так и ты, созданный из клеток его спермы, задумывался первым суперменом.
Плачущий горбун в недоумении посмотрел на нее.
– Но я – не супермен, Зазу.
– Вины Ширмана в этом не было.
– Но и моей тоже.
– По крайней мере, Ширман приложил усилия.
Зазу была такой тощей, а костюм сшили очень уж хорошо, вот я и никогда бы не подумал, что она может иметь при себе оружие. Волшебным образом в ее руке появился пистолет. Сначала она выстрелила горбуну в голову, потом – мне в грудь.
Падая, я увидел, как Пенни застрелила Зазу.
Глава 62
Лежа на правом боку на черном гранитном полу, я видел Зазу, распластавшуюся в нескольких футах от меня. Ее кровь казалась такой же черной, как и гранит, на который она вытекала.
Перед глазами быстро темнело, и когда наступила полная темнота, я услышал, как Пенни выкрикивает мое имя. Но я не мог ответить, не мог сказать, что люблю ее, или попрощаться. Я услышал ужасный крик Майло и попытался потянуться к нему, но у меня не было сил.
Вслед за зрением начал уходить и слух, и вскоре меня окружала тишина полного вакуума. Тем самым я еще на шаг отдалился от мира чувственных радостей. Я хотел еще раз услышать их голоса, их смех, но вуаль упала между мной и ними, вуаль, более непроницаемая, чем каменная стена.
Помнится, последним запахом, который я ощутил, стал запах собственной крови, сначала отталкивающий, но потом такой приятный, что тронул меня до слез.
А вот после этого начало происходить что-то странное. Сначала ко мне вернулось обоняние, потом слух, наконец зрение. Я увидел, как черная кровь Зазу вливалась в нее через раны, как Зазу встала с пола и вновь выпрямилась во весь рост. Выроненный пистолет прыгнул ей в руку.
Поскольку ранее я тоже лежал на полу, то теперь поднялся. Пули, которые пробили меня, проделали обратный путь и скрылись в стволе пистолета Зазу.
Горбун тоже ожил, он стоял, выставив перед собой, словно талисман, мясницкий тесак, с которого
