для того, чтобы бить по танкам, но танки не в состоянии были развернуться в мало-мальски удобный боевой порядок. Я считаю, что введение в бой в первый день танковых армий не совсем удачно, хотя бы и на завершающем этапе Великой Отечественной войны. Тем более, что пехота и наши танки НПП и артиллерия не выдохлись в своем наступлении так, чтобы было нужно поддержать их танками. Ударная сила у нас была достаточная, настроение наступать было крепкое. Когда танковые части танковых армий врезались в боевые порядки армий, я решил рокировать одну 82-ю дивизию, вынести на правый фланг, где у меня получился успех, пройти нужно было ей каких-то 6–8 км, она двигалась целую ночь и в середине дня еле-еле вышла на тот участок, где ей нужно было атаковать. Почему? Все дороги были запружены, и какой- либо маневр совершить было исключительно трудно. Командир корпуса Хетагуров здесь, [и] знает, как он проделывал маневр с 82-й дивизией.
В отношении боевых порядков. В 8-й гв. армии сложилась традиция, по-моему, очень удачная, что мы наступали (как в Ковельской, в Висленской и в Берлинской операциях) при глубоком построении боевых порядков в батальоне. В этих операциях батальоны наступали тремя цепями на фронте 300–400 м, ротные цепи в 200–300 метрах друг от друга (когда командир батальона использует всю свою боевую технику впереди, когда он видит весь свой участок, и в случае необходимости усиления рот первой цепи он берет вторую цепь и вливает в другую, перемешивание происходит только в масштабе батальона, ни в коей степени не касаясь полка. Полк наступал в полосе километр по фронту, имея два или три батальона в одну линию, но из трех цепей каждый батальон. Этот батальон обычно имел у себя роту танков или батарею самоходных установок). Я считаю наиболее целесообразным — лучше иметь роту танков, чем самоходных установок, тем более СУ-76. Артиллерию мы придавали из расчета одному батальону дивизион или два. В данных условиях организации наших артиллерийских полков нужно давать батальону целый дивизионный полк — 20 орудий. Этим боевым порядкам ставилась задача пробить оборону противника на всю глубину, на 6–8 километров, не вводя вторых эшелонов.
Построение такого боевого порядка: батальон в три цепи, важно потому, что вводить вторые эшелоны, когда идет огневой вал и пехота сопровождается огневым валом, как здесь сопровождалась до 4–5 км, было невозможно. Второй эшелон вводится из глубины, требуется время для того, чтобы его нацелить, чтобы он занял участок и пошел вперед. Огневой вал ждать не будет, он все время двигается вперед, задерживать его продолжительное время на одном рубеже невозможно. Задержать огневой вал на время ввода вторых эшелонов значит остановить наступление, дать противнику паузу, что очень выгодно ему, а не нам.
В Ковельскую операцию мы пробили в один день оборону противника на всю глубину, на 10–12 км; не вводя вторых эшелонов. [539]
[В Висло-Одерской] операции мы пробили [ее] на участке 28-го корпуса и половины 29-го корпуса за один день на всю глубину, не вводя вторых эшелонов, только этими батальонами. На участке 4-го корпуса, где глубина обороны была до 25 км, мы пробили всю глубину обороны противника только за двое суток. Я считаю, что во время прорыва обороны противника такие компактные боевые порядки имеют такую пробивную способность, что могут пробить всю глубину обороны противника. Большого насыщения пехоты в три цепи в первом эшелоне бояться не следует. Наше преимущество при прорыве в артиллерийском отношении, наше преимущество в авиации в зенитной артиллерии как раз делают безопасной ту зону, которая ближе всего к переднему краю. И обычно мы несли потери больше всего не тогда, когда пробивали его первую позицию, мы здесь меньше всего несли потери, потому что больше всего подвергался этот район обработке артиллерией, авиацией и т. п. На второй позиции потерь было больше, на третьей позиции больше всего мы несли потери, поскольку артиллерия по своей дальности не могла оказать эффективной поддержки на большой глубине.
В отношении боевых порядков в городе. Ну, как всем известно, 62-я армия или 8-я гв. армия — это, до известной степени, родоначальник штурмовых групп в городе, мы их применяли во всех городских боях. Я отбрасываю термин уличные бои, уличных боев нет, есть городские бои, потому что бой в городе требует, чтобы [улица] была пуста и площадь тоже. Ведутся бои — в домах и на задворках; через стены домов, через окна и двери, через проломы — вот где путь пехоте, танкам и орудиям включительно до больших калибров. По улице пройти очень трудно, в особенности когда дома этой улицы заняты противником и когда встречаешься со стенами, которые продолбить очень трудно. Штурмовая группа, товарищи, это не есть какая-то однородная организация, допустим, рота с такими-то и такими-то усилениями… формируется в зависимости от объекта атаки. Где нужно дать 203-мм пушку, Вы туда дадите, а где не нужно, она обойдется 45-мм. Все зависит от той роли, которую должна выполнять эта штурмовая группа, и она формируется на ходу — в процессе боя, из резерва, который должен иметь командир штурмового отряда (батальона).
Что в Берлине нового было у нас с точки зрения штурмовых действий? У нас штурмовыми отрядами чаще всего были не батальоны, а полки. Батальон был малочисленный, батальон не мог по своей малочисленности формировать штурмовые группы, полк их формировал более успешно. К тому же противник, благодаря своему отчаянному сопротивлению на одерском рубеже до Мюнхеберга включительно, был очень крепко потрепан, мы его так поколотили, что он в Берлине не мог создать достаточно прочной обороны, и поэтому в городе он не имел сплошного фронта обороны. Поэтому наши штурмовые отряды, штурмовые группы, штурмуя какой-нибудь отдельный пункт, не задумывались, обходить его [или нет] и углублялись далеко вглубь и там штурмовали. Бой проходил на большую глубину. Все это новое из природы самого боя в Берлине: что сил у противника было хотя и много, но слабо был организован городской бой; наши штурмовые отряды были больше всего полковые, а штурмовая группа (штатной ее нет) формировалась в зависимости от обстановки, от объекта атаки, и это соответствует действительности.
Нужна ли малокалиберная артиллерия для штурмовой группы, для боя в городе, в частности 45- и 76 -мм? Я считаю, товарищи, нужна. Я не думаю, что Василий Иванович Кузнецов свою артиллерию 45- и 76- мм оставил за городом, что им нечего было делать. Я считаю, что в городе батальонная артиллерия и полковая имеет большое значение, ее легче всего разобрать и втащить на верхний этаж или на чердак и оттуда обстреливать противника — это у нас так и происходило.
Я еще раз хочу особенно подчеркнуть на этой конференции большую роль, которую сыграло оружие противника, — это фаустпатроны. 8-я гв. армия, бойцы и командиры были влюблены в эти фаустпатроны, воровали их друг у друга и с успехом их использовали — эффективно. Если не фаустпатрон, [540] то давайте назовем его Иван-патрон, лишь бы у нас поскорей он был.
Умение вести городской бой в армии сказался тем, что из-за отставания соседа слева 69 А, 8-я гвардейская армия вынуждены были четыре дивизии растянуть на прикрытие своего левого фланга, тем самым ослабили удар на Берлин и подошли к Берлину позже всех армий. Войдя же в город, 8-я гв. армия развила такие темпы, что к центру, к рейхстагу, вышла одновременно с 3-й ударной армией, где [они] и соединились.
В отношении авиации. Здесь наши глубоко уважаемые летчики докладывали, что они задачу выполнили на все 100 %, согласен. Задача была выполнена так же, как и во время [Висло-Одерской] операции. В первый день и второй день наступления, т. е. 14 и 15 января 1945 г., авиация не работала и все равно фронт противника прорвали и пошли на Одер.
Товарищи, давайте все-таки сделаем вывод на будущее, как бы нам избежать, товарищи летчики, бомбежку своих войск — это злободневный вопрос, и кто о нем умалчивает, делает вредное дело. Ведь было дело на висленском плацдарме. Тогда командир дивизии Зализюк (он здесь присутствует) меня просит, умоляет, чтобы не посылать нашу авиацию. «Почему?» — спрашиваю. Докладывает: «Наша авиация подлетает к фронту, зенитки противника открывают огонь, она поворачивает и сбрасывает груз на наших бойцов». На нашу просьбу не посылать на помощь нашу авиацию нам говорят, что у нас, 8-й гвардейской, превратное мнение об авиации. Вот многие товарищи в знак согласия и подтверждения машут головой. Так нужно об этом сказать. Это не значит, что мы корим свою авиацию, ни в коем случае, мы ее очень любим, хотим, чтобы она была лучше и не била по своим. Теперь в Берлине штабу 4-го корпуса здорово всыпала наша авиация, около 100 человек вышло из строя. Штаб 29-го корпуса тоже здорово потрепала своя авиация, в то время, как на наблюдательном пункте у меня был генерал Сенаторов — заместитель командующего воздушной армией, и он ничего не мог сделать. И в чем причина? Как я потом убедился, вы знаете, в Берлине есть два аэродрома — Адлерсгоф и Темпельгоф. Адлерсгоф уже был наш и деремся мы уже на рубеже несколько сев. — зап. Темпельгофа, просим туда дать авиацию […]. Мы находились со штабами у Адлерсгофа, тут она на нас [начала] сбрасывать] бомбы, не долетая до противника километров
