ссору.
Из задней комнаты донёсся какой-то визг.
Джон бросил петь и прошёл в конец бара. Никто, казалось, этого не заметил.
Из распахнувшихся дверей выскочила официантка.
— Там какая-то безумная баба! — закричала она.
— Что? — спросил Джон.
Водитель схватил Стэна за плечи и припёр его к стене:
— А что, если я побросаю тебя вверх-вниз, как баскетбольный мяч, коротышка?
В задней комнате что-то треснуло, и двое из присутствующих повернули голову к дверям.
Стэн сунул руку под рубашку, достал из-за пояса короткоствольный пистолет и наставил его в живот шофёру:
— А как насчёт убраться отсюда подальше, толстячок?
У шофера округлились глаза, и он начал отступать.
Двери задней комнаты вновь распахнулись как раз тогда, когда Джон подошёл к ним.
Одна створка ударила его по лбу.
— Ой! — Он отпрянул назад, схватившись за голову.
Ворвалась мать Стивена, размахивая какой-то доской.
— Что это такое? — вопила она. — Пьёшь в день своей свадьбы! Иди вон! Прочь!
Она опять замахала доской. Мужчины пытались увернуться. Она сшибла со стойки стаканы, перевернула стулья. Она бушевала, как фурия, колотя доской по спинам и ногам увертывавшихся мужчин. Большинство устремилось к дверям, шумно протестуя, но заливаясь весёлым гоготом.
Стивен, Ник, Майкл и Аксел выбежали вместе и остановились под падавшим снегом.
— Ну, вот и всё, — сказал Стивен. — Действительно всё. Да, ребята, я пошёл!
Ник засмеялся:
— Ну и хорошо, что она тебя достала. Тебе, Стивен, сейчас никак нельзя слишком расслабляться.
— Ети твою в корень, — пьяно произнёс Аксел.
Разгорячённая, на улицу выбежала мать Стивена, всё ещё сжимая в руках доску. Она посмотрела на Стивена, выпустила доску из рук и расплакалась.
— Мальчик мой милый. Ангел мой… покидаешь родную мать ради чужой женщины… беременной! — Она бросилась к Стивену и упала к нему в объятья.
— Мама…
— И так-то ты поступаешь со своей родной матерью, которая всю свою жизнь ходит в церковь дважды в день.
— Мама, всё будет хорошо. Мы же будем жить всего лишь этажом выше. Мы будем жить одной семьёй.
Совсем растерянно она посмотрела на его друзей, которые выражали ему сочувствие, а затем занялись изучением снежинок.
— Неужели ты такой бесчувственный? Разве у тебя такое жесткое сердце? Ты женишься на этой женщине, оставляешь меня с ней, а сам уезжаешь во Вьетнам!
— Ведь всего лишь один лестничный пролёт, мама, — устало сказал Стивен, слыхавший всё это уже не раз. — Один пролёт. Я буду жить всего лишь этажом выше, когда вернусь домой. Я люблю Анджелу, мам. Она любит меня.
Мать ничего не ответила.
— Ведь так же, — сказал он.
Помолчав немного, она сказала:
— Надень сегодня шарф.
Он сморщился:
— Не надену я шарф с фраком. Никто не носит шарфа с фраком.
Дело близилось к полудню. Майкл поддал газу, приближаясь к дороге, уводившей в гору, к вагончику, где они жили вместе с Ником. Машина набирала скорость, затем начался подъём. Задние колёса отбрасывали снежную кашу — «кадиллак» завилял.
Майкл поворачивал руль короткими резкими рывками, пытаясь погасить юз. На подходе к вершине колёса стали буксовать, ему пришлось переключиться на низкую скорость и добавить газу. «Кадиллак» с ревом, наконец, преодолел подъём и выехал на ровную дорогу. Майкл затормозил, выключил двигатель и поставил машину на ручной тормоз. Вышел из машины во взятом напрокат фраке, чувствуя себя в нём так же непривычно, как дрессированное животное в цирке. Как ни нелепо это выглядело, но на нём были горные сапоги, и брюки были заправлены в голенища. Штиблеты он нёс в руке. Он прошёл по мокрому снегу к старому помятому фургону Ника. У заднего окна кабины были пустые крепления для ружей.
Вагончик представлял собой двухтонный прицеп, промазанный по швам силиконовой замазкой и исчерченный потеками гудрона с крыши. Они купили его с третьих рук на стройке. Прицеп стоял на шлакоблоках на холме с видом на город и завод. Выглядел он неважно, но они сумели сделать его влагонепроницаемым. Всё-таки это был их дом, и он им очень нравился.
Майкл раскидал снег у входа и рывком открыл дверь. Ник сидел на кушетке в парадных брюках и накрахмаленной рубашке, фрачный пиджак висел на спинке стула.
Он натирал свои полевые сапоги жиром.
— Хочешь выглядеть принцем? — спросил он Майкла.
— То есть как?
Тот рассмеялся.
— Это нужно было делать ещё вчера, — сказал Майкл.
— Знаю.
— А так они сядут.
— Да знаю я, Майк.
Майкл подошёл к холодильнику, взял банку пива, откупорил её. Прислонился к стойке, разделявшей кухню и комнату, потягивая пиво. Он осматривался, чувствуя первые признаки ностальгии. Через пару дней он уедет и вернётся обратно нескоро.
Над раковиной висела голова оленя с одиннадцатью отростками рогов. Парусиновые шторы. Ружья на полке. Мебель раздобыта у родственников и друзей. В углу — удочки. Новый линолеум на кухне. Рюкзаки и спальные мешки свалены в углу.
Охотничьи фотографии в дешёвеньких рамках. Нож для свежевания, который он только вчера наточил, всё ещё лежал на кухонном столе рядом с точильным камнем. Коробка с гильзами для патронов на холодильнике. Всё как родное.
— Я просто жду, — сказал он вдруг. — Понимаешь?
— Как?
— Я просто жду, — повторил он. — Вот это… жду именно этого. Горы. Только здесь я чувствую себя хорошо, на своём месте. Я жду целый год, чтобы выбраться в горы, к оленям.
Ник взял старую зубную щетку, повозил ею в жире и начал втирать смазку в шов между подошвой и подъёмом сапога.
— Я тоже, — сказал он. — Пожалуй.
— Не может быть, — удивился Майкл.
— Да. Какого черта… я только об этом и думаю. И о Вьетнаме тоже.
Вдруг он отставил сапоги, вытер руки о бумажное полотенце, встал и взял с полки винтовку с оптическим прицелом. Открыл нижний ящик, вынул оттуда чистую замшевую тряпицу и начал снимать лишнее масло с ружья.
— Ты правда думаешь об этом? — спросил Майкл.
— Да. То есть, не знаю. Ради Бога, Майкл, Стивен ведь женится через пару часов.
Не понимаю, какого черта мы тут толкуем об охоте в последний раз перед армией.
Всё это ерунда.
Он вынул затвор и посмотрел в ствол. Затем вставил затвор обратно и уселся, положив ружьё на
