заказал скотч со льдом, и скелет своими костями стал смешивать. Скотч полился на стойку, но скелету все удалось, он сгреб деньги Монаха, сунул их в кассу и принес Монаху правильную сдачу.
— Что такое? — спросил Монах у дамочки. — Им тут профсоюзы не по карману?
— Ай блядь, — ответила она, — это Билли корки мочит. Ты что, блядь, проволочек не видишь? Он за проволочки дергает. Говорит, умора.
— Странное заведение, — сказал Монах. — Смертью тут смердит.
— Смерть не смердит, — сказала дамочка. — Смердит только живое, только умирающее смердит, то, что разлагается, смердит. А смерть — не смердит.
Между ними упал паук на невидимой ниточке и медленно развернулся. В тусклом свете он был золотым. Затем опять взбежал вверх по своей паутинке и пропал.
— Никогда раньше пауков в баре не видал, — сказал Монах.
— Он тут мух развешивает для клиентов, — сказала дамочка.
— Господи, от остряков не продохнуть. Дамочка перднула.
— Вот тебе чмок, — сказала она.
— Благодарю, — ответил Монах.
В другом углу какой-то чмырь сунул денег музыкальному автомату, скелет вышел из-за стойки, подступил к дамочке и поклонился. Дамочка встала и пошла с ним танцевать. Они кружились и кружились. В баре больше никого не было — только дамочка, скелет, чмырь и Монах. Не слишком людно. Монах закурил «Пэлл-Мэлл» и занялся тем, что было в стакане. Песня доиграла, скелет опять встал за стойку, а дамочка вернулась и подсела к Монаху.
— Вот помню, — сказала она, — сюда сплошь знаменитости ходили. Бинт Кросби, Эймос и Энди, Три Придурка[7]. Просто дым коромыслом.
— Так мне больше нравится, — сказал Монах. Автомат снова заиграл.
— Потанцуем? — спросила дамочка.
— Чего б нет? — ответил Монах.
Они встали и пошли танцевать. Дамочка носила лавандовое, а пахла сиренью. Но она была толстовата, кожа — какая-то оранжевая, а вставные зубы будто все время тихонько пережевывали дохлую мышку.
— Тут прям как при Герберте Гувере[8],- сказал Монах.
— Гувер был великий человек, — сказала дамочка.
— Черта с два, — ответил Монах. — Если б не возник Фрэнки Д.[9], мы бы все сдохли от голода.
— Фрэнки Д. нас в войну втравил, — сказала дамочка.
— Ну так и что, — сказал Монах. — Ему ж надо было оградить нас от фашистских орд.
— Вот только про фашистские орды не надо мне, — сказала дамочка. — У меня брат погиб в Испании в боях с Франко.
— Бригада Авраама Линкольна?[10] — спросил Монах.
— Бригада Авраама Линкольна, — ответила дамочка.
Танцуя, они прижимались друг к другу, и тут дамочка вдруг сунула язык Монаху в рот. Он его вытолкнул своим. На вкус она отдавала старыми почтовыми марками и дохлой мышкой. Песня допелась. Они подошли к стойке и сели.
К ним придвинулся скелет. В одной костлявой руке у него была водка с апельсиновым. Скелет встал перед Монахом и выплеснул стакан ему в лицо, после чего отошел.
— Что с ним такое? — спросил Монах.
— Очень ревнивый, — объяснила дамочка. — Заметил, как я тебя поцеловала.
— Это поцелуй называется?
— Я целовала величайших людей всех времен и народов.
— Могу себе представить — Наполеон, Генрих Восьмой, Цезарь.
Дама перднула.
— Чмок тебе, — сказала она.
— Благодарю, — ответил Монах.
— Наверное, старею, — сказала дамочка. — Знаешь, все время говорят о предвзятости, но вот о предвзятости против старости даже не вспоминают.
— Н-да, — сказал Монах.
— Хотя не такая уж я и старая — сказала дамочка.
— Не такая, — сказал Монах.
— У меня еще месячные бывают, — сказала дамочка.
Монах махнул скелету, чтобы принес еще парочку. Дама тоже перешла на скотч со льдом. Они оба теперь пили скотч со льдом. Скелет вернулся к себе на табурет и сел.
— Знаешь, — сказала дамочка, — я видела, как Малыш залудил свои два страйка и показал на стену, а при следующей подаче запустил мяч прямо за нее[11].
— Я думал, это миф, — сказал Монах.
— Хрен тебе миф, — ответила дамочка. — Я там была. Сама все видела.
— А знаешь, — сказал Монах, — это чудесно. Мир ведь еще вертится только из-за исключительных людей. Они нам как бы чудеса творят, пока мы на попках своих посиживаем.
— Ну, — подтвердила дамочка.
Они сидели, отхлебывали помаленьку. Снаружи по бульвару Голливуд туда-сюда что-то ездило. Гудело неумолчно, как прилив, как волны, почти как океан, — да там и был океан: в нем водились акулы и барракуды, медузы и осьминоги, прилипалы и киты, мягкотелые и губки, мальки и тому подобное. А тут внутри — будто отдельный аквариум.
— И я была в зале, — сказала дамочка, — когда Демпси чуть не убил Уилларда. Джек только что с краснухи был, злой, что твой изголодавшийся тигр. Никогда такого не было — ни до, ни после[12].
— Говоришь, у тебя еще месячные бывают?
— Точно, — ответила дамочка.
— А говорят, Демпси в перчатки себе цемент или гипс заливал. Говорят, в воде отмачивал, а потом застывали — потому-то он Уилларду так и надавал, — сказал Монах.
— Это, блядь, неправда, — сказала дамочка. — Я там была, я видела эти перчатки.
— По-моему, ты ненормальная, — сказал Монах.
— Про Жанну д’Арк тоже говорили, что ненормальная, — ответила дамочка.
— Ты, небось, и ее на костре видала, — сказал Монах.
— Ну да, — ответила дамочка. — Видала.
— Херня.
— Она горела. Я сама видела. Такой ужас — и так красиво.
— Что тут красивого?
— Как горела. Сначала ноги. Будто там у нее гнездо красных змей — они ей по ногам поползли наверх, а потом — как пылающий красный полог такой, а она лицо запрокинула, и горелым телом запахло, а она была еще жива, но не кричала. Губы шевелились, и молилась она, но так и не закричала.
— Херня, — повторил Монах. — Любой бы закричал.
— Нет, — ответила дамочка, — любой бы не закричал. Люди разные бывают.
— Тело есть тело, а боль есть боль, — сказал Монах.
— Ты недооцениваешь дух человеческий, — сказала дамочка.
— Ну да, — подтвердил Монах. Дама открыла сумочку.
— Вот, я тебе кой-чего покажу. — Она вытащила книжку спичек, чиркнула и раскрыла левую ладонь. Под ладонью подержала спичку — та горела, пока не погасла. Разнесся сладковатый запах горелой плоти.
— Неплохо, — сказал Монах, — но это ж не все тело.
— Неважно, — сказала дамочка. — Принцип тот же.
— Нет, — ответил Монах. — Разница все же есть.
