мурманскими ребятишками (их здесь зовут «шпротами»), первый караван судов ушел на восток. Так что я не у дел. Пароходству требуются матросы, судовые токари, плотники, но я как максимум могу быть грузчиком. Это мой единственный шанс. Разгрузка судов на полярных станциях ведется силами экипажей, лишние руки там обязательно понадобятся. Вот на это и уповаю.
Я определен на судно уборщиком. Посвящению в должность предшествовала изнурительная комиссия с глотанием резиновой кишки, клизмами и прочим — исключительная привилегия работников пищеблока и уборщиков. Я подумал, что моя любовь к Северу подвергается чересчур суровым испытаниям. После комиссии мне вручили «Медицинскую книжку моряка торгового флота» с врачебным заключением: «Годен к работе в должности уборщика без ограничений».
Без ограничений... Слабое все-таки утешение. Я знал, конечно, что без технических навыков, без умения точить, строгать, варить, на судне делать нечего. Да я и не надеялся получить должность, совместимую с моим образовательным цензом, но чистить нужники...
Дважды в день я хожу на свидание с инспектором отдела кадров, справляюсь о работе, а после толкаюсь в коридорах, изучаю объявления и приказы.
На фанерном щите — два больших листа: «Позиция судов Мурманского арктического пароходства».
«ДОРОГОБУЖ» Вышел из Клайпеды в Антверпен. Очередной рейс Вентспилс — Роттердам.
«СУХУМИ» Принял лоцмана. Заходит в Манчестер для выгрузки.
«ДУДИНКА» Погрузка в Архангельске на Бейрут.
«МСТА» Заходит в Тронхейм. Очередной рейс Берген — Мурманск.
«ДАГЕСТАН» Вышел из Щецина в Ленинград под погрузку на Руан.
И длинный, почти как в «Илиаде», перечень судов, против которых стояло одно слово — Арктика.
Кто-то из писателей сказал однажды, что его больше всего волновало чтение железнодорожных расписаний. Представляете, что должен был чувствовать я, читая все эти «Роттердамы», «Бейруты», «Манчестеры», «Тронхеймы».
Завтракаю я в маленьком кафе на первом этаже пароходства среди вечных разговоров о прибытиях и уходах, о том, например, что Ла-Манш забит льдами... Сижу, слушаю и все меньше верю, что когда-нибудь и сам выйду в море. Уже вторую неделю инспектор встречает меня одной и той же фразой: «Ничего пока нет». Это мрачноватый человек, задерганный как все инспекторы, диспетчеры и театральные администраторы.
Взойти на корабль
Заглянув сегодня в отдел кадров, я не чаял услышать что-нибудь еще, кроме привычного «ничего пока нет». Инспектор ругался с кем-то по телефону. Он бросил трубку на рычаг, тоскливо посмотрел на меня, будто припоминая что-то, и наконец пролаял:
— «Мста». Шестой причал. Счастливо плавать!
С чемоданом в руках поднимаюсь по трапу. Свободные от вахты матросы покуривают, сидя на брезенте.
— Здравствуйте, — говорю.
— Здорово... — Такой ленивый, нестройный хор. Парень с ветошью в руках спрашивает:
— В машину?
Это единственное, что я знаю наверняка: не в машину.
— На палубу?
— Да вроде бы...
— Где плавал?
— Не приходилось.
— А-а...
До отхода меня не трогают, и я слоняюсь по судну. Вокруг запахи машинного масла, краски, нагретого металла. Откуда-то тянет рыбой. Кричат чайки. То угрожающе, то жалобно, то с мольбой, а то вдруг — зло, почти визжат. Они камнем падают на воду, потом взмывают к небу, и тогда над мачтами летит глухой сдавленный крик обиды.
Рядом с нами стоит увешанный кранцами океанский буксир «Хоби». Странное имя! Среди сновавших по заливу грязных портовых суденышек с немудреными названиями, вроде «Моряка» или даже «Сверловщика», этот «Хоби» выглядел немыслимым щеголем, иностранцем.
В столовой команды я добросовестно прочел стенгазету «Маяк» под бодрой шапкой «Даешь Арктику!» Медицинская страничка открывалась беседой судового врача А. Начинкина о болезни грязных рук — дизентерии. Статья называлась «Помни об этом!» Я пошарил в памяти. От дизентерии умер сэр Фрэнсис Дрейк. Не мыл рук?
Два застекленных шкафа — судовая библиотека. Тут было где развернуться: Лев Толстой, Флобер, «Рассказы о милиции», Шолохов, новеллы Пу Сун-лина, книга мастера спорта Шмульяна «Середина игры в шашки», зачитанные до дыр Ильф и Петров, Сервантес, 8 томов арабских сказок, брошюра «Сохраним зубы», комплект журналов «Охрана труда и социальное страхование».
Мы до полуночи ползали по заливу, брали масло и соляр, еще что-то делали... Так и не дождавшись выхода в открытое море, я ушел спать. А когда утром поднялся на палубу, вокруг уже расстилалась неспокойная, мутно-зеленая равнина, исколотая гребешками пены, и берегов не было видно.
Там, в душных кубриках, ребята только просыпались, и здесь наверху было пусто. Пусто и холодно. Лишь на шлюпочной палубе стоял высокий худой парень с бледным прыщеватым лицом. Одет он был в белую поварскую куртку и джинсы. Миша Котеночков, наш кок-пекарь, наш камбузник. Кухонный мальчик. В некотором роде даже коллега. В судовой роли мы занимали с ним две последние строчки: камбузник и уборщик.
Миша заметил меня и улыбнулся. В этой улыбке был намек на некую общность, на посвященность в дела другого: мол, и ты... Что он имел в виду? Комиссию? Ну да! Унизительные для нашего мужского самолюбия часы, когда мы ждали приема в толпе буфетчиц, официанток, уборщиц.
День первый
Он начался с того, что я вымыл на судне все душевые, а потом до вечернего чая занимался чисткой трюмов, где остались клочья бумаги и сахарный песок с норвежского рейса. («Мста» только что вернулась из Бергена. Она работала на ближних линиях, на «коротком плече», как говорят моряки: голландские, скандинавские, английские порты.) Я орудовал скребком и веником из рисовой соломы и все поглядывал наверх, где опробывали паровые лебедки. Там что-то ухало, скрежетало, на палубу со звоном падали какие-то предметы. Ключи? Болты? Очень мне неуютно было внизу, все казалось, что в трюм обязательно что-нибудь свалится. Но над головой ходили только верхушки мачт.
После чая мы смотрели пленку, отснятую первым помощником в прошлую навигацию. Там были караваны во льдах, птичьи базары, Антверпен, собор, фламинго в зоопарке, улицы норвежского городка в сочельник, прохожие с елками. И опять — льды, суда, наша «Мста».
Архангельск
В три часа около плавучего маяка «Архангельск» мы взяли на борт лоцмана. Он легко влез по штормтрапу, невысокий плотный старикан в синем плаще и капитанской фуражке.
