Открылась дверь в другом конце коридора, и до нас донеслась бодрая мелодия марша.
Дочка замерла на мгновение, прислушиваясь, потом замахала сжатыми в кулачки руками в такт музыке.
— Дирижирует, — засмеялись летчики.
— Теперь вам понятно, кем она будет? — спросила с улыбкой Нонна Павловна. — Дайте-ка ее сюда. — Она взяла Ирочку на руки и понесла туда, где играли.
Я пошел следом по широкой ковровой дорожке, скрадывавшей шаги.
За роялем сидела Жанна. При нашем появлении она положила на клавиши руки с красными миндалевидными ногтями, кокетливо вопросительно посмотрела на нас сквозь пушистые ресницы.
— Рефрен должен звучать на полноты ниже, — сказала Нонна Павловна. — Ну-ка еще разок.
Обе женщины были одеты по-праздничному. Они точно соперничали в нарядах одна перед другой. Да и не только в нарядах. Обе были по-своему красивы. Задумаешься — кому отдать предпочтение. Впрочем, Нонна Павловна была одета с большим вкусом, скромнее. А Жанна чуточку напоминала австралийского попугая. Бедные женщины! Клуб для них был единственным местом, где можно было продемонстрировать перед другими свои наряды.
Прочитав курс лекций по музыкальному искусству, Нонна Павловна организовала при нашем Доме культуры небольшую музыкальную школу. Желающих заниматься оказалось так много, что Нонне Павловне пришлось искать себе помощников. Вот тут она и обратила внимание, на Жанну, которая иногда захаживала в клуб, чтобы побренчать на рояле.
Впрочем, Нонне Павловне уже приходилось встречаться с этой молоденькой дамочкой, которую какие-то злые языки прозвали «перехватчицей».
Жанна ходила в ядовито-желтой короткой жакетке с широченными рукавами и зелененьких брючках. Губы, брови и ресницы красила ярко, можно было подумать, что она загримировалась дня сцены.
Когда она появлялась на нашем «Невском проспекте», женщины говорили:
— Перехватчица вышла на охоту.
И точно, не проходило и получаса, как около нее уже кружился кто-нибудь из холостяков (в гарнизоне всегда рады свежему человеку), да и семейные иногда не прочь были посмотреть на нее с интересом, а то и поговорить. Умела Жанна приковывать к себе взгляды мужчин, а сама смотрела так, что этот взгляд проникал в душу.
Шатунову все это было известно, он полушутя, полусерьезно намекал ей, чтобы не строила глазки посторонним (открыто свою ревность выражать стеснялся).
— Я виновата разве, что липнут? — Жанна ерошила волосы Шатунову. — Мой Отелло.
— У тебя шальные глаза.
— Все претензии на этот счет надо выражать папе с мамой, — она мило улыбалась ему и строила смешные рожицы.
Жанну и впрямь трудно было винить. Просто она была кокетливой. В этом я хорошо убедился, живя в одной квартире.
Когда Нонна Павловна застала Жанну в клубе за роялем, они разговорились о музыке, а потом о жизни в гарнизоне, о делах насущных, и все кончилось тем, что Жанна согласилась помогать Нонне Павловне в музыкальной школе. Она взяла на себя преподавание в малышовой группе. Сначала не больно охотно и далеко не все родители приводили ребят на музыкальные занятия к Жанне, но она так поставила дело, что скоро о ней заговорили как о доброй и внимательной воспитательнице.
— Вот вам еще одна ученица, — улыбнулась Нонна Павловна, сажая Ирочку на стульчик рядом с двумя мальчиками, которые слушали игру на рояле.
— Значит, ты сегодня дежуришь по «камере хранения»? — спросил я Жанну.
— Да, я, — она посмотрела на часики. — А вам, дорогие родители, пора на лекцию. Не смею задерживать.
Я никогда не думал, что Люсю так встретят. Стоило ей появиться у трибуны, как все зааплодировали, словно приезжему лектору.
Люсе было задано много вопросов. И по их характеру я понял, что ей поверили. Это было большой Люсиной победой.
Иногда она говорила кому-нибудь, что не сможет сейчас ответить на его вопрос, и обещала это сделать попозже, когда покопается еще в книгах.
После лекции народ долго толпился около Люси, демонстрировавшей перед желающими различные схемы, диаграммы, фотографии.
Летчики попросили начальника Дома культуры почаще устраивать лекции по самым различным отраслям знаний.
— Прошлись бы по домам военнослужащих, посоветовались, — говорил Приходько.
Начальник клуба достал блокнот и записал, по каким вопросам летчики хотели бы услышать лекции. Каких только тем не предложили ему!
— Да где же я вам лекторов найду, — плакался он. — Мы ведь не в Москве живем.
— Кто ищет, тот найдет, — говорил Приходько с усмешечкой. — Надо на массы опираться. У нас же в гарнизоне золото, а не народ.
Слушая Приходько, я думал о Люсе и гордился ею.
ПРЕДДВЕРИЕ КОСМОСА
Пурга мела несколько суток. Старожилы говорили, что давно в марте не бывало такой холодной погоды. День и ночь солдаты с аэродромно-технической роты боролись со снегом. Все было пущено в ход: автомобили с плужными снегоочистителями, грейдеры, дисковые бороны, металлические щетки.
На помощь солдатам бросали летчиков — аэродром должен быть готов к полетам в любое время суток и при любой погоде. Прямо снимали с занятий и уводили на полосу, где нас ждали лопаты и скребки.
А готовились мы в эти дни к тренировочным полетам на практический потолок. По нескольку раз возвращались к каждому положению из инструкции по эксплуатации и технике пилотирования.
Делалось это просто. Один — обычно командир эскадрильи — задавал вопрос кому-то из летчиков, и этот летчик отвечал, а другие, казалось, были заняты своим делом: читали газеты, чертили что-то на обложках рабочих тетрадей, обводили давно написанное и даже переговаривались потихоньку, но стоило только отвечавшему запнуться, начать говорить неуверенно, как тотчас же головы поднимались, в глазах появлялась настороженность.
— Ну это ты хватил! — говорил кто-нибудь. — Очень приблизительно. — И, получив разрешение командира, поправлял отвечавшего.
Приходил на занятия и Александрович. Сидел, слушал, как отвечаем, делал пометки в блокноте. Нас это уже не раздражало. Мы привыкли к врачу, как человек привыкает к своей тени.
Проводя с нами предполетный контроль, командир иногда уступал место за преподавательским столом начальнику связи полка — угрюмому и придирчивому человеку с внешностью рубахи-парня. Тот ставил уже про-мозоливший всем глаза чемоданчик — динамик — на стол, и мы, летчики, раскрывали рабочие тетради, чтобы записывать телеграфные сигналы, которые будет передавать он с помощью ключа.
Динамик пищал то длинно, то отрывисто, а мы ставили точки и тире. Начальник связи проверял написанное нами, заставлял называть приводные других аэродромов. Все это было похоже на школьный диктант.
— Теперь проверьте и подгоните ларинги, — этой фразой он заканчивал занятия. — Нужно, чтобы они были точно у голосовых связок.
Когда наши мозги были порядком забиты всякой всячиной, мы шли на аэродром, чтобы поработать в кабине самолета с арматурой или потренироваться в высотном классе в дыхании под повышенным давлением.
Летчики скоро так привыкли к этому дыханию, что оно уже перестало казаться принудительным. Мы
