– Ты слишком много времени проводишь среди древних, Асиэль. И слишком мало сил уделяешь своим обязанностям. Думаю, это следует исправить.
– Я прошу прощения, владыка,- ответил молодой степняк,- я вел себя непочтительно.
Но его попытка загладить свою вину не увенчалась успехом. Асиэль и сам понимал, что теперь неприятностей было не избежать. Как понимал и то, что в этот раз отец придумает для него что-нибудь особенно неприятное. Но ему не оставалось ничего другого, кроме как с достоинством принять его (Асиэль умудрялся вызывать неудовольствие владыки степи чаще, чем все остальные сыновья хагана вместе взятые, поэтому уже научился смиряться с неизбежным).
– Я рад, что ты осознаешь это,- произнес хаган.
Но прежде, чем Асиэль успеет обрадоваться забрезжившей надежде на спасение, добавил:
– Поэтому я разрешу тебе остаться в Итиль Шер до приезда королевы. Но потом ты отправишься на границу. Несколько месяцев в приграничном лагере пойдут тебе на пользу.
Старший сын хагана с трудом подавил тяжелый вздох ('великим воином' в их семье был только Триан, а Асиэль всегда терпеть не мог походную жизнь), поэтому наказание для него было суровым. Правда, он еще не подозревал насколько. Потому что через мгновение владыка степи добавил:
– Рэм Барг примет тебя в качестве воина.
Вот теперь Асиэль действительно понял, что его ожидало.
Он очень сильно разозлил хагана, если тот отправлял своего старшего сына и наследника в приграничный лагерь простым воином. Ночевки на голой земле, ночные дежурства, необходимость питаться походной бурдой, постоянная муштра и все остальные 'прелести' походной жизни ожидали его уже в ближайшем будущем.
Но больше всего Асиэля раздражало даже не это. А то, что все неприятности на его голову свалились из-за какого-то мальчишки-чужака, которого он видел впервые, и который принес столько неприятностей в их и так нелегкую жизнь.
Асиэль поклонился отцу и, не оборачиваясь, вышел за дверь, поэтому не увидел задумчивого взгляда хагана. Впрочем, даже если бы он оглянулся, вряд ли, ему удалось бы рассмотреть тень сожаления, прячущуюся в уголках глаз его отца.
А владыка степи смотрел на своего сына именно с сожалением.
Несмотря на то, что Асиэль был старшим из его сыновей, иногда хагану начинало казаться, что тот никогда не перестанет быть ребенком. Возможно, все дело было в том, что мать Асиэля была не чистокровной степнячкой, а полукровкой – лешеаль, как и он сам (кажется, именно этим словом назвал его этот мальчик – сын его дочери). Лешеаль взрослели медленнее обычных детей не только внешне. И именно поэтому хаган зачастую позволял Асиэлю намного больше, чем остальным своим сыновьям. Но теперь владыка степи раскаивался в этом. Возможно, ему нужно было вести себя совсем по-другому. И быть с Асиэлем даже строже, чем с остальными. Чтобы он с самого детства осознал, какая ответственность на него была возложена (как Триан, или хотя бы как Райн).
А еще ему нельзя было допускать, чтобы Асиэль так увлекался древними. Они казались слишком сильными, слишком мудрыми. Конечно, мальчишка мечтал стать одним из них (не понимая, что, даже не смотря на то, что в его жилах текла кровь древнего народа, для самих древних он всегда будет оставаться всего лишь человеком). Со временем Асиэль и сам осознал бы эту истину.
Но владыке степи нельзя было допускать того, чтобы его сын так увлекался чужой культурой, чужими обычаями, забывая о традициях своего народа, о долге перед своей семьей. И сегодня хаган осознал это особенно остро. Потому что всего за несколько минут разговора его старший сын отрекся от кровного родича, мало того, упрекнул своего брата в том, что тот желал смерти другому его брату. А ведь с момента прибытия в Итиль Шер, Асиэль ни разу не поинтересовался состоянием Триана.
Не слишком ли близко, его старший сын принял представления древних о семье? Эльфы не понимали родства в человеческом смысле этого слова. Семьей они называли представителей единой линии родства. Причем они не обязательно должны были питать друг к другу родственные чувства. Определяющим было единство крови.
Но самым отвратительным было даже не это. А то, что Асиэль так и не понял, за что владыка степи придумал для него такое наказание. Как не понял и того, что именно его ожидало.
Ведь походные неудобства были далеко не самыми большими неприятностями, которые предстояло перенести Асиэлю. Потому что главным испытанием для воина было не просто научиться справляться со всеми невзгодами, но еще и доказать себе и другим, что он может с ними справляться. А для того, чтобы заслужить уважение настоящих воинов-степняков, было не достаточно просто родиться сыном правителя. Нужно было доказать, что ты и сам что-то из себя представляешь.
И если Асиэль не справится… что ж, тогда наследником хагана станет Триан.
Размышляя об этом, владыка степи неосознанно коснулся одного из подаренных ему кинжалов, и ощущение холодного металла заставило его отвлечься от размышлений. Кончиками пальцев он провел по символам старинной вязи. Как давно он их не видел? Уже больше двадцати лет.
Именно эти кинжалы он подарил своей девочке, когда она уезжала. Жамия – самый первый и самый любимый его ребенок (наверное, потому, что та женщина – ее мать – тоже была самой любимой). Хаган не хотел отпускать свою дочь, но она сама захотела уехать. Ей было тесно в мире детей степи, и так хотелось чего-то нового, неизведанного. Уезжая, она была так счастлива. Впрочем, и после того, как ее мечта осуществилась, она тоже была счастлива, обретя покой и защиту в доме своего мужа. Пусть и ненадолго (как и ее мать недолго была радостью жизни хагана, умерев вскоре после родов).
А теперь под его пальцами снова вилась знакомая вязь: 'Пусть они будут защитой тому, кто дорог мне'. И хаган мысленно дал обещание человеку, которого он никогда не видел, но которого так хорошо понимал. Он пообещал ему сделать все возможное, чтобы защитить этого странного мальчика, сына его дочери, которому служил один из древних, и которого признали своим рэмом воины-аштари.
Но хаган в любом случае защищал бы его, и даже не потому, что тот был единственным, что осталось от его Жамии. А за то, что он так резко ворвался в их жизнь, заставив их по-новому посмотреть и на себя, и на окружающих. За то, что Райн несколько часов не отходил от Триана, пока тот не пришел в себя. За то, что он сам осознал, какую огромную ошибку он сделал в отношении Асиэля (и за то, что у него еще было время, чтобы ее исправить).
Но откуда было знать об этом Джаю? Сейчас у него было слишком много собственных забот, чтобы задумываться еще и о чужих. И хаган сам напомнил ему об этом. Теперь, когда цель его приезда в Хаганат была достигнута (по крайней мере, официальная, потому что истинную цель приглашения юноша не знал до сих пор), ничто уже не удерживало его здесь. И у него оставалось не так много времени, чтобы решить все вопросы с сопровождавшими его степняками. Пока он не мог увидеться с Лиамом и остальными воинами, которых Триан отправил в лагерь. Зато с Хором можно было переговорить, и Джай решил не откладывать.
Он заглянул к Хору к концу дня, когда дневная духота уже спала, сменившись вечерней прохладой.
Мальчишка лежал на куче подушек, сваленных возле окна, и тоскливо наблюдал за проплывающими облаками. Зрелище было однообразным и скучным, но Хору больше нечем было заняться.
Еще утром молодой лорд приказал ему никуда не выходить из комнаты и побольше лежать. Собственно, это было распоряжение шамана, который лечил мальчишку. Но, зная упрямый характер Хора, Джай на всякий случай добавил к его словам кое-что и от себя. Так чтобы мальчишка уж точно оставался в кровати. Вот он и оставался в ней.
Вспомнился их последний разговор перед въездом в Караш. это было во время одного из привалов. Всем опять занимался Лиам. Зато у Джая было полно свободного времени и сил для того, чтобы устроить Хору небольшой допрос. Давно пора было разобраться с мальчишкой, но у него все никак руки не доходили. Но ждать и дальше не было смысла. Через несколько дней они должны были добраться до Итиль Шер. И что-то подсказывало Джаю, что там ему будет совсем не до Хора.
– Рэм?- удивленно произнес мальчишка, когда молодой лорд поймал его за рукав и буквально потащил за собой к краю стоянки, туда, где был расстелен его соху.
