Абано (Phetra d'Abano), умершем в 1316 г. в тюрьме инквизиции, рассказывают, будто он держал запертым в пузырьке целых семь штук дьяволов, да еще обладал кошельком с неразменными деньгами, которые возвращались к нему, сколько бы он их ни тратил. Парацельз (ум. 1541) заключил покорных ему дьяволов в рукоятке своей шпаги. Кроме того, с помощью магии и астрологии можно было сооружать механические снаряды, которые, до известной степени, даже упраздняли необходимость для мага в содействии демонов: например, искусственные головы, весьма мудро отвечавшие на заданные вопросы. Одну такую голову сделал Герберт, другую Альберт Великий, третью Рожер Бэкон; имели эту хитрую механику и многие другие.
Волшебники и ведьмы были неравного достоинства и могущества, они имели свою иерархию или табель о рангах со свойственным наделением силы. Но даже самая жалкая ведьма, самый захудалый колдунишко на лестнице этой могли творить, помощью своего бесовского искусства, удивительные деяния, побеждающие всякую человеческую власть и предусмотрительность. Компетенция колдовского могущества неописуема и неисчислима. При помощи особых напитков или влияния послушных демонов, волшебник властен вынудить любовь или обратить ее в ненависть, отнять любовницу у любовника, либо заставить ее летать в его объятиях, в ночное время, по воздуху. Он мстил своим врагам и врагам своих клиентов, накликая на их дома пожары, на их поля — град и бурю, на их корабли в дальних морях — крушения, на их головы — болезнь и смерть. Чтобы причинить последнюю, ему достаточно было пронзить булавкой или кинжалом восковое подобие ненавистного человека, а иные убивали просто проклятием либо даже только одним взглядом (отсюда — «дурной глаз», jettatura). Для волшебника не существовало ни дальних расстояний, ни трудных и опасных путей. На хребте дьявола он летал сам и носил других с одного края света на другой, тратя немного часов на путешествия, для которых обыкновенным смертным нужны были месяцы и годы. Он фабриковал амулеты и талисманы на спрос всевозможного употребления, заколдовывал оружие, чтобы не боялось оно ни железа, ни огня, в одну ночь воздвигал роскошные дворцы, неприступные замки, целые города, обнесенные крепкими стенами. По одному слову его помрачался день, начинала свирепствовать лютая буря, разверзались хляби небесные, и одного же слова было ему довольно, чтобы стихия угомонилась, и день засиял бы краше прежнего. Стоило ему шевельнуть пальцем, чтобы целые армии цепенели от страха, либо он вызывал на них другие армии, составленные из демонов, вынырнувших из ада. В присутствии мага природа меняла все свои законы и все свое существо. Он превращал одно вещество в другое, делал из грязи золото, а золото разлагал на грязь, обращал мужчин в женщин, а женщин в мужчин и вообще людей — в животных. Ему ведомы были самые сокровенные вещи: чтобы узнать тайну в настоящем или безошибочно предсказать будущее, ему достаточно было взглянуть в стакан с водой. И, наконец, самое, приятное чудо: он возвращал и себе, и другим утраченную юность («Фауст»).
Маги высокого полета любили поражать своими чудесами разные знатные собрания, в которых они бывали почетными гостями. Альберт Великий однажды, глубокой зимой, пригласил к себе на обед императора со всем двором его. Стол был накрыт в саду, под сучьями обнаженных деревьев, на снегу. Приглашенные стали роптать, находя эту шутку неприличной. Но едва император и свита уселись за стол, каждый на приличное его сану место, в небе вдруг засияло летнее солнце, снег и лед растаяли в мгновение ока, земля зазеленела, деревья покрылись листьями и зацвели, а другие дали спелые плоды, и сад зазвенел нежными песнями бесчисленных птиц. Вскоре стало так жарко, что пирующие поскидывали кафтаны и искали тени. Но, едва кончилась трапеза, многочисленные и нарядные слуги волшебника исчезли, вместе со столом, подобно туману, и тотчас же небо потемнело, деревья обнажились и наступил такой страшный мороз, что гости, дрожа, бежали в дом, чтобы согреться у огня.
Михаил Скотт, которого Данте удостоил места в аду своем среди великих волшебников за то, что он
слыл таким же мастером мороки. Однажды, находясь в Палерно при дворе Фридриха II, он, внушением своим, заставил одного рыцаря совершить морское путешествие за Гибралтарский пролив, посетить неведомые чуждые страны, победоносно драться в них с могучими врагами, завоевать обширное и цветущее царство, жениться, иметь многих детей — словом, пережить огромную сложность жизни за целые двадцать лет.. а, в действительности, времени на то не ушло и часу. Все это — переотражения с Востока. Те же темы еще цветистее развиты в сказках 1001–й ночи и даже в наших русских, причем в последних всегда выступает на первый план комический элемент приключения…
Около 1400 г. при дворе богемского короля Венцеслава, прозванного Пьяницей и Лентяем, отличался чародей по имени Зито или Зитек. На глазах двора он садился в скорлупу ореха и катался в ней, как в коляске, запряженной парой дрессированных жуков; заставлял петуха поднимать огромное бревно с такой легкостью, будто сухой прутик, обращал копны сена в свиней и продавал их за свиней. Множество подобных штук рассказывается о Фаусте. В XVI веке один раввин в Праге, по имени Леви, достиг такого могущества, что сама смерть стала бессильна подступиться к нему. К сожалению, мудрец любил розы. Смерть спряталась в розу, и Леви умер, нечаянно понюхав ее.
Средневековая вера в магию не ослабла и в Возрождении. Террор, обрушенный на дьявольское искусство законами церковными и гражданскими, только обострял его жуткое очарование. Вера в сверхъестественное зло — добро стала всеобщей, всегдашней и ежеминутно вездесущей. Разбойничьим бандам, равно как атаманам кондорьеров, приписывали дьявольское происхождение. Не было ни одного образованного человека, над которым не тяготело бы обвинение в волшебстве, начиная с исторических знаменитостей давно умершей древности, вроде Аристотеля, Гиппократа, Виргилия и вплоть до современников Льва X и даже позже. В магии подозревался Петрарка. Уже в половине XVII века Александр Тассони попал под суд за то, что в доме у него нашли так называемого «картезианского чертика», фигурку, прыгающую в стеклянной трубочке, — излюбленную детскую игрушку наших русских «верб», известную под названием «морского жителя». Из пап римских почитались причастными к волшебству Лев III, Сильвестр II (Герберт), Бенедикт IX, Григорий IV, Григорий VII, Климент V, Иоанн XX. В конце XI века кардинал Бенно, в своем «Жизнеописании Гильдебранта» настаивал, что в Риме была школа магии, откуда и вышел будущий Григорий VII. А от XII и XIV веков имеются подлинные письма Сатаны (сфабрикованные предшественниками реформации), адресованные им князьями церкви, как к своим друзьям и сотрудникам. Такую штучку, к позору католического духовенства, смастерил было — с целью обвинить французских масонов в сатанизме и волшебстве — пресловутый и не раз уже упомянутый шарлатан Лео Таксиль в самом конце XIX века… В 1625 году ученый француз Габриэль Нодэ (Naude) издал большую книгу: апологию всех великих людей всякого чина и звания, подвергавшихся обвинениям в волшебстве.
Но столь блистательные чародеи были не более как отборной гвардией в бесчисленных полчищах мелких кудесников, колдунов и ведьм, в особенности последних. Все писатели, специалисты по демонологии, сходятся во мнении, что на одного, предавшегося волшебству, мужчину надо считать, по крайней мере, десять женщин. В настоящее время мы знаем, что это не было ошибкой дурного предубеждения, а настоящим наблюдением — только, к сожалению, бессознательным и отсюда получившим грозно– мистическое направление — над недугом истерии и истеро — эпилепсии в статистике которого женщины, действительно и естественно, подавляюще господствуют над, мужчинами. Некоторым из знаменитых волшебников удалось обмануть Сатану и не только ускользнуть из его рук, в час последней с ним расплаты, но еще и употребить его злую силу во благо, обратив ее страшное могущество на добрые дела, что Сатане, конечно, приходилось не по вкусу. Так Рожер Бэкон искусством своим освободил однажды рыцаря, запродавшего было Сатане свою душу, а сам, под конец жизни, сжег все свои магические книги и заперся в монастырской келье, из которой более уже не выходил и в которой, после двух лет покаянного подвига, скончался воистину, святой смертью. Но это были счастливые исключения. Из мелких чародеев ни один не избегал худого конца, то — есть вечного огня на том свете, которому часто предшествовало пламя костра и на этом.
Все это стадо дьявола, в самом деле, словно меченый скот какой–нибудь, носило тавро своего господина, так называемую «печать дьявола» (stigma, sigillum diaboli). Место этой печати узнавалось на теле волшебников потому, что сверхъестественная сила лишала его всякой чувствительности. Иногда на
