молчаливый, бородатый, тучный человек, страдавший одышкой, вел миссис Сидерквист. Кроме того, в шествии принимали участие еще несколько пар, имена которых Пресли не запомнил.
Столовая была великолепна. Три стены, расписанные маслом, представляли собой одну общую картину; она достигала в высоту футов десяти, узенькие филенки черного дуба отделяли разные сцены друг от друга. На картине были изображены сюжеты из «Romaunt de la Rose»[28] , и в ней сквозила легкая, изящная аллегоричность. Тут были и пылкие юноши, голубоглазые, прекрасные и непорочные, и дамы с диадемами на головах, в золотых опоясках и в воздушных мантилиях, и очаровательные юные девушки с белоснежными шарфами в руках, с распущенными золотыми волосами, в одеждах из белой венецианской парчи, с охапками цветов в руках. Весь этот кортеж дефилировал на фоне лесных прогалин, вековых дубов, намечающихся в глубине фонтанов и широких полян, заросших нарциссами и розами.
Больше ничего затейливого в столовой не было. У четвертой, свободной от картины стены стоял гигантских размеров буфет, украшавший в эпоху позднего Ренессанса банкетную залу какого-то итальянского дворца. Он почернел от времени, и на темном строгом фоне его дерева особенно красиво сверкали тяжелые серебряные блюда и еще более тяжелые хрустальные вазы и бокалы.
Первыми подали привезенные с Голубого мыса устрицы, которые лежали на горках ледяной стружки.
Два лакея тотчас же начали наполнять бокалы охлажденным го-сотерном.
Миссис Джерард, весьма гордившаяся своими обедами, никогда не могла устоять перед соблазном побеседовать с гостями об их качестве и, наклонившись к Пресли и миссис Сидерквист, сказала:
- Мистер Пресли, вам не кажется, что вино излишне охлаждено? Я нахожу bourgeois[29] держать на льду такое тонкое вино, как го-сотерн, а уж положить на лед бордо или бургундское - это просто преступление!
- Оно с ваших собственных виноградников, да? - спросил Джулиан Лэмберт.- Мне кажется, я узнаю букет.
Стремясь поддержать свою репутацию «fin gourmand»[30], он считал своим долгом дать оценку каждому новому блюду.
Маленькая Онория Джерард повернулась к Пресли.
- У папы собственные виноградники на юге Франции,- пояснила она.- Он ужасно привередлив в отношении вин, на калифорнийские и смотреть не хочет. Я поеду туда на будущее лето. Наши виноградники находятся около прелестной деревушки - Ферьере!
Онория была очень красива - хрупкая, изящная, в пастельных тонах, похожая на фарфоровую куколку. На ней не было никаких драгоценностей, надетое впервые сильно декольтированное вечернее платье открывало совсем еще детские плечи и шею прелестного рисунка.
- Да,- продолжала она,- я первый раз еду в Европу. Ах, как чудно! У меня будет собственная камеристка, и мы с мамой собираемся попутешествовать, поедем в Баден, Гамбург, Спа, Тироль. Чудно, правда?
Пресли согласился с ней, произнеся несколько ничего не значащих слов. Он медленно потягивал вино, обводя взглядом роскошную комнату с ее мягким золотистым освещением, блеском серебра и хрусталя, красивых женщин в изысканных туалетах, вышколенных, почтительных слуг, прекрасную сервировку, хрусталь, чеканное серебро, дрезденский фарфор. Это было Богатство, зримое, выставляемое напоказ, столь огромное, что с тратами здесь, очевидно, и не думали считаться. Это был дом Вельможи, Железнодорожного Магната.
За все это, выходит, заплатили фермеры. Ради этого завинчивал гайки и давил всех Берман! Ради этого пошел на преступление и на каторгу Дайк! Ради этого стал предателем Лаймен Деррик, был разорен и сломлен Губернатор, застрелен Энникстер, убит Хувен!
Подали суп «pure a la Derby»[31] и к нему крошечные пирожки и тартинки с тончайшими ломтиками ветчины, посыпанной сыром пармезан. Полагавшееся к этому вино,- как стало известно из пояснений миссис Джерард,- было хересом 1815 года.
Миссис Хувен перешла улицу. Смеркалось. Не зная города, она забрела в ту часть его, куда опытные нищие избегали заглядывать. На улицах было пусто. По обе стороны улицы квартал за кварталом шли внушительные особняки, залитые светом, кипевшие жизнью. Но тротуары были пусты.
- Мама,- хныкала Хильда,- у меня ножки болят. Понеси меня.
Напрягая последние силы, миссис Хувен взяла девочку на руки и бесцельно потащилась дальше.
И опять этот рвущий сердце плач голодного ребенка, умоляющего беспомощную мать:
- Ма-а-ма, кушать!
- Господи Боже ты мой! - воскликнула миссис Хувен, крепко прижимая к себе девочку, и слезы покатились у нее по щекам.- Не надо так, девочка, не
надо! Ты мне надрываешь сердце. Где я достану тебе поесть? Сегодня у нас нет ничего на ужин, ничего, ничего!
- А когда ты опять дашь мне молочка и хлебца, мама?
- Завтра, Хильда… Скоро… немножко погодя… Что же будет с нами, что будет с моей доченькой?
Она продолжала идти вперед, одной рукой прижимая к себе Хильду, другой хватаясь за решетку, тянувшуюся вдоль тротуара. Наконец показался прохожий - молодой человек в пальто и цилиндре. Когда он проходил мимо, миссис Хувен протянула к нему трясущуюся руку.
- Господин, помогите, подайте, Христа ради, бедной женщине!
Но тот, не замедляя шага, прошел мимо.
Подали рыбное блюдо - ломтики вымоченного в белом вине окуня и мелкие фаршированные лососи в грибном соусе.
- Разумеется, я читала вашу поэму, мистер Пресли,- сказала миссис Джерард.- Я имею в виду «Тружеников». Ужасный юноша! Славно вы отчитали в ней нас всех! У меня было чувство, что я должна немедленно распродать все, что имею, и раздать деньги бедным. Но если серьезно, поэма меня ужасно взволновала. Можете поздравить себя: одного неофита - в моем лице - вы, во всяком случае, обрели. Прочитав вашу поэму, мы с миссис Сидерквист развернули целую кампанию за отправку парохода пшеницы голодающим Индии. Ну как, довольны вы, ужасный reactionaire?[32]
- Я очень рад,- пробормотал Пресли.
- Вот только я боюсь,- заметила миссис Сидерквист,- что мы можем опоздать. Эти несчастные мрут с невероятной быстротой. Когда наш корабль доберется до Индии, голод там, наверное, уже кончится.
- Ну, этого можно не бояться,- сказал Пресли. - Опоздать с помощью нуждающимся невозможно. К сожалению, число их не уменьшается. «Бедные всегда с вами»,- процитировал он Библию.
- Ах, как это мудро! - воскликнула миссис Джерард.
Миссис Сидерквист постучала веером по столу, как бы аплодируя.
- Блестяще! - прошептала она.- Прекрасный афоризм!
- Онория,- обратилась миссис Джерард к дочери, разговаривавшей с томным Лэмбертом.- Онория, entends tu, ma sherie, l'esprit de notre jeune Lamartine![33]
Миссис Хувен, спотыкаясь и крепко прижимая к груди Хильду, продолжала брести по городу. Голод мучил ее нестерпимо; она исходила взад и вперед с десяток улиц, возвращалась на проспект, и все это время голод неотступно и неумолимо терзал ее. Ей мучительно хотелось есть, и если она, пожилая женщина, так болезненно ощущала голод, то что же должна была испытывать ее маленькая дочка. Господи, хоть бы кто-то протянул руку помощи, иметь бы хоть маленький кусочек хлеба. Хотя бы откусить разок! «Еды! Еды!» - кричало ее измученное тело. Что угодно, лишь бы притушить жгучую боль в желудке,- кусок хлеба, пусть черствого и заплесневелого, обгрызанное яблоко, поднятое с земли, пусть даже найденное в мусорном ящике! Она все шла и шла, заглядывая в темные углы, в проходы между домами, во все закоулки, где бесшумно крались вдоль стен кошки и рыскали в поисках пищи бродячие собаки.
Миссис Хувен все больше слабела; колики и спазмы возобновились. Она продолжала нести Хильду на руках, чуть ли не вдвое сгибаясь под ее тяжестью. Несколько раз у нее начинала сильно кружиться голова,
