карманы. А приехал Каттер, управлявший одним из секторов ранчо Магнуса Деррика, с женой и ее двумя незамужними кузинами. Им пришлось ехать пятнадцать миль по Проселку и не в экипаже, а верхом, так что миссис Каттер довольно громко жаловалась, что еле жива и предпочла бы идти спать, нежели танцевать. Ее кузины, нарядные, в гипюровых платьях на голубом чехле, всячески старались ее урезонить. Слышно было, как она капризничает. Доносились отдельные фразы: «в постель и никаких», «спина прямо разламывается», «и вообще я с самого начала не хотела ехать». Аптекарь, заметив, что Каттер достал перчатки из ридикюля жены, вынул руки из карманов.
Но тут произошла небольшая неприятность. В музыкантском углу началась драка. Кто-то опрокинул стул. Француза, видимо, совсем задразнили, и он кинулся на своих обидчиков, выкрикивая проклятия.
- Нет уж! - кричал он.- Это уж слишком! Заладил одно и то же, одно и то же! Но ничего, мы будем посмотреть. Ага, пусть закрывается, пока я ему рожу одним ударом не раскровянил!
Работникам, зажигавшим фонарики, пришлось вмешаться и утихомирить его.
Приехал Хувен с женой и дочерьми. Минна несла на руках маленькую Хильду, уснувшую по дороге. Минна была очень красива, просто на редкость хороша: черные волосы, бледное лицо, ярко-красные губы и голубые с прозеленью глаза. Одета она была в материнское подвенечное платье - дешевое платьишко из так называемого «фермерского атласа». Миссис Хувен надела для парада агатовые - правда поддельные - серьги. Хувен был в старом черном сюртуке Магнуса Деррика, с непомерно длинными рукавами, несуразно широком в плечах. Они с Каттером тотчас затеяли горячий спор по поводу того, кто из них хозяин какого-то бычка.
- Да, а тавро…
- Ах, майн гот, тавро! - Хувен схватился за голову.- Тавро! Это есть для меня смешно! Это хорошо - тавро… только каждый будет сказать вам, что это мой бычок с черна звезда на лоб. Вы спрашивайт, кто хотите. Тавро? К черту тавро! У вас плохой память, и вы забывал, чей это бычок.
- Пожалуйста, господа, посторонитесь! - крикнул младший Вакка, который все еще умащивал пол.
Хувен быстро обернулся.
- Ну, что там? - воскликнул он, все еще возбужденный и готовый рассердиться на первого, кто попадет под руку.- Зачем толкайт? Ты что, здесь хозяин, что ли?
- Ах, я занят, занят,- молодой человек с сосредоточенным видом продолжал идти в заданном направлении.
- Две с половиной кварты! Две с половиной!
- Ерунда! Кому и знать, как не мне!
Но амбар быстро заполнялся народом. То и дело со двора долетал стук колес. Один за другим в дверях появлялись гости - поодиночке, парами, семьями или шумными ватагами в пять-шесть человек. Вот показался Фелпс под руку со своей матерью; за ними десятник с ранчо Бродерсона с семьей; щеголеватый приказчик из боннвильского магазина - растерявшись среди незнакомой публики, он испуганно озирался по сторонам, не зная, куда девать свою шляпу. Две молоденькие мексиканки из Гвадалахары в кокетливых желтых с черным нарядах; команда португальцев-арендаторов Остермана, смуглых, с напомаженными волосами и закрученными колечками усами, от которых несло дешевыми духами. Явился Саррия; его гладкое лоснящееся лицо блестело от пота. На нем была новая сутана; под мышкой он держал широкополую шляпу. Его появление возбудило общий интерес. Он переходил от группы к группе, светский, любезный, направо и налево пожимая руки, с застывшей благосклонной улыбкой, которая весь вечер не сходила с его лица.
И вот новое явление, которое иначе как сенсацией назвать было невозможно. Среди гостей, толпившихся у входа, показался Остерман. На нем был фрак, белый жилет и лакированные туфли-лодочки - в общем, чудеса. Все так и ахнули. Гости подталкивали друг друга локтем и перешептывались, прикрываясь ладонью. Вот это наряд так наряд! А фалды-то, фалды! Может, на нем просто маскарадный костюм? Этот Остерман такой балагур, никогда не знаешь, что от него ждать.
Музыканты начали настраивать инструменты. Из их угла неслись нестройные, правда, приглушенные звуки: тихое пиликанье скрипок, глухое звучание виолончели, мелодичное журчание флажолетов и басистый окот валторны, изредка слышалась раскатистая барабанная дробь. Гостей начинало разбирать веселье. С каждой минутой народу прибывало. Запах свежих досок и опилок мешался с ароматами сухих духов и циотов. В воздухе стоял гул голосов - гудящих мужских, звенящих женских,- перебиваемый то громким смехом, то шуршанием накрахмаленных нижних юбок. Гости стали рассаживаться на поставленных вдоль трех стен стульях. До этого они долго толпились у входа, отчего один конец абмара оказался заполненным народом, другой же - пустовал, но постепенно туда стали перемещаться волны белой кисеи и розового и голубого атласа, среди которых мелькали фигуры мужчин в черных костюмах; по мере того как исчезала первоначальная робость, разговоры начинали звучать громче. Группы, находящиеся в разных концах помещения, стали громко перекликаться между собой. А одна компания так даже перебежала из одного конца амбара на другой.
Энникстер вышел из сбруйной, разгоряченный спором. Заняв место справа от входа, он пожимал руки вновь прибывшим, прося их забыть про условности и веселиться вовсю. Близким приятелям он шептал на ухо про крюшон и сигары, которые будут поданы попозже в сбруйной, и многозначительно подмигивал. Начали прибывать фермеры из более отдаленных мест: Гарнетт с ранчо «Рубин», Кист с ранчо «Кист», Гетингс с «Сан-Пабло», Чэттерн с «Золотого дна» и многие другие, человек двадцать, не меньше, в большинстве своем люди пожилые, бородатые, степенные, в черных сюртуках тонкого сукна. Ничем не отличался от них старый Бродерсон, вошедший под руку с женой, и некто Дэбни, молчаливый старик, о котором никто, кроме его имени, ничего не знал, который ни с кем дружбы не нодил, и видели его лишь по таким вот торжественным случаям, когда он появлялся Бог весть откуда и исчезал неизвестно куда.
Около половины девятого появился Магнус Деррик с семейством. Его приезд произвел немалое впечатление. Со всех сторон понесся шепоток: «А вот и Губернатор». И, указывая на тонкую прямую фигуру, возвышавшуюся над всеми окружающими: «Каков, а?» Рядом с ним шел Хэррен, одетый в визитку. Он, несомненно, был очень хорош собой, молодой, цветущий, румяный, к тому же обладавший прекрасными манерами, за что его все любили - из всех присутствующих молодых людей безусловно самый красивый. Он предложил матери руку, провел ее туда, где сидела миссис Бродерсон, и усадил рядом с ней.
Энни Деррик выглядела в этот вечер просто очаровательно. На ней было серое шелковое платье с розовым бархатным воротничком. Светло-русые волосы, еще не утратившие своего былого блеска, были схвачены на затылке испанским черепаховым гребнем. Но беспокойство в ее больших детски-наивных глазах сгущалось с каждым днем. Присущее им недоуменное, простодушное выражение сменялось порой враждебным, а иногда в них появлялся панический страх. Она уселась в углу, в заднем ряду, несколько растерявшаяся от яркого света, разноголосого гомона, вида движущейся толпы, довольная, что находится не на виду, что не привлекает к себе внимания, готовая стушеваться.
Энникстер, только что поздоровавшийся с Дайком, его матерью и дочкой, затоптался вдруг на месте и шумно втянул воздух. Толпа возле раздвинутых до конца ворот амбара поредела, и в просвет между еще оставшимися там группами гостей он увидел вдруг супругов Три и с ними Хилму; они пробирались к свободным местам у входа в фуражную клеть.
Ранее в тот вечер, встретивши Хилму в амбаре, он не сумел в полумраке хорошенько рассмотреть ее. Теперь же, когда она выступала, освещенная яркими лампами и фонарями, у него от изумления даже дух захватило. Никогда еще не казалась она ему такой красивой. Нет, это просто невероятно, что эта та самая Хилма, которая ежедневно попадалась ему на глаза во дворе, в доме и в сыроварне, ходила в простых ситцевых платьях и блузках, прислуживала ему за обедом, убирала его комнату. Сейчас он не мог от нее глаз оторвать. Хилма впервые зачесала волосы наверх - густые, душистые волосы, казавшиеся в тени темно-каштановыми, а при ярком свете отливавшие золотом. Длинное - она еще никогда таких не носила - платье из органди было без рукавов, неглубокий вырез приоткрывал шею и грудь.
Энникстер даже ахнул. Какие руки! И как это она умудрялась скрывать их в будние дни? Полные у плеча, они постепенно сужались к локтю и затем к запястью. При каждом повороте головы по шее ее и по плечам словно пробегала рябь, и на матовой белизне кожи переливами муара возникали и исчезали бледно-янтарные блики. Свежий розовый румянец сгустился до темно-розового. Энникстер, сжав заложенные за спину руки, следил за каждым ее движением. Хилму сразу же окружили молодые люди, наперебой приглашавшие ее танцевать. Они устремились к ней со всех сторон, до неприличия поспешно оставляя других барышень. Нетрудно было угадать, кто станет «королевой бала». Все сердца были
