представьте себе: гаснет свет, и в темноте раздвигается занавес. В глубине сцены зрители видят на огромном полотне изображение известной картины Непринцева «Солдаты на привале». Она проектируется с помощью киноаппарата.
Но что это? Василий Теркин вдруг поднимается с земли и шагает в зал. Чем не Латерна-магика? Изображение тает… Сцена освещается мягким голубоватым светом. А легендарный герой Твардовского свободным широким шагом прохаживается с вещмешком за плечами из конца в конец, свертывает козью ножку и, набив ее махоркой из расшитого кисета, закуривает, сладко затягивается. Подойдя к рампе, начинает неторопливо вести рассказ о том, что нашим воинам всегда и везде: в походе, на привале, на ученьях и в бою сопутствуют песни, то задорные, то грустные, пляски, бойкие, живые или плавные, раздумчивые. Солдаты никогда не обходятся без веселых частушек, шуток-прибауток. Они всегда большие мастера на выдумку.
Снова меркнет свет, и на экране появляются «Три богатыря» Васнецова. Когда же картина исчезает, три богатыря подходят к рампе и исполняют отрывок из поэмы «Слово о полку Игореве». Горло схватывает спазмой, когда я слышу надрывный «Плач Ярославны»:
Зрителям представляются воины разных времен старой России. Они поют свои, давно канувшие в историю или ставшие народными песни, пляшут свои пляски, декламируют стихи своих поэтов- современников: Сумарокова, Державина, Пушкина, Лермонтова, Некрасова.
Во время перерыва на сцену поднимаются командир полка и секретарь горкома партии, чтобы выразить капитану Саникидзе и всем участникам самодеятельности свою признательность.
— Жалко, раньше не знал, что вы так круто замесите. Попросил бы приехать командира соединения, — качает головой полковник Турбай, оглядывая декорации. — Ну да ладно. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Надо посмотреть, что покажете после антракта.
— Хуже не будет, — обещает майор Жеребов. — Соколы подготовились железно.
Приехали участники фабричной самодеятельности. Выбегаю вместе с Мотылем встречать их на улицу. Мне не терпится увидеть Леру. И вот она первой выходит из машины в своей белой заячьей шубке и вязаной шапочке, точно снегурочка. Оглядывается по сторонам. И опять почти не узнает меня. И опять говорит, что я изменился и возмужал. Сколько же времени я буду меняться?! Осторожно беру у Леры чемоданчик и несу в клуб.
— Все-таки приехали, — говорю ей. — Спасибо. Я очень, очень рад.
На губах у Леры дрожит улыбка.
Во втором отделении мы исполняем революционные песни, что пела старая боевая гвардия. Потом со сцены звучат песни гражданской войны, которые были так популярны до недавнего времени, а сейчас незаслуженно забыты и почти не поются молодежью. Хлопают нам после каждого выступления так, что стекла дрожат в окнах. И, конечно, никто не чувствует, как бежит время. Саникидзе довольно потирает руки.
Пожалуй, наиболее насыщенным получился военный период. Наши писатели, поэты и композиторы создали во время войны много хороших, ярких произведений. И тут начинается такое, что не поддается описанию. Артистов без конца вызывают на «бис». Иные песни поют всем залом. И как поют! Мороз по коже проходит, когда я слышу в исполнении всего зала «Если завтра война!»
Страница двадцать вторая
Я знаю программу почти наизусть. Скоро со сцены зазвучат песни и стихи, в которых будет рассказываться о сегодняшнем дне армии, о жизни и боевой учебе в мирные дни, о связи нашей армии с народом. Мне хочется увидеть Леру, которая будет читать стихи о девушке, ждущей своего друга-солдата из армии. О том, как эта девушка грустит в вечерние часы, когда ее подружки уходят в клуб на танцы.
И вот она появляется. Голова чуть откинута назад. Волосы у нее так же гладко зачесаны на уши и закрывают часть смуглых щек.
В зале воцаряется тишина. Нервный трепетный голос Леры звучит так лирично, так задушевно. На лицах слушателей печать задумчивости. Мысли уносят меня в незнакомое село, где живет подруга солдата. Мне хочется встретиться с ней и заверить ее, чтобы не тревожилась: солдат служит честно и помнит о ней.
Лере долго аплодируют. А я… так просто руки отбил. Все жду, когда она повернет голову в мою сторону. Но Лера не видит меня, смущенно улыбается, кланяясь слушателям. Пробираюсь за кулисы и поздравляю Леру. Выражаю ей благодарность от себя лично и от своих товарищей.
— Я так счастлива, — говорит она. — Спасибо вам всем. Вы уже больше не будете аккомпанировать?
— Не буду. — Мне не хочется выпускать из своей руки ее узкую ладошку.
— Тогда, пожалуйста, подождите меня здесь. Или лучше отправляйтесь в зал и поищите место для нас обоих. Я приду. Хорошо?
— Хорошо, хорошо, — говорю я, обрадованный ее предложением, и бегу назад. Во мне все так и поет.
Открывается занавес. Участники фабричной самодеятельности показывают сценку из спектакля. Мне, признаться честно, не до представления. Даже не могу сидеть спокойно. Наконец Лера приходит, достает из сумочки конфетку и протягивает мне. Она опять угощает меня конфетами.
— Очень хорошая сценка, — тихо говорю я, наклонившись к ней. — Просто необыкновенная. — От Леры пахнет ирисками.
Она кивает. Следившие за ходом пьесы зрители будто по команде разражаются смехом: видно, и в самом деле на сцене происходит что-то занимательное. Смотрю на Леру. Сидит, о чем-то задумавшись. Почувствовав на себе взгляд, поворачивается ко мне и чуть улыбается:
— У вас хороший клуб.
— Жалко, что не приехали вместе со всеми, — отвечаю я. — Посмотрели бы, как мы живем.
— А теперь поздно?
— Думаю, что нет.
— Тогда пойдем.
Нагнув голову, она начинает выбираться к выходу. Следую за ней.
На улице мы снова смотрим друг на друга и счастливо улыбаемся. К моему удивлению, далеко не все
