Долго веселилась молодежь. Уже за полночь воины проводили гостей до автобуса.
И вот они сами едут в город — сорок добрых хлопцев и восемь девчат. Далеко во все стороны летит веселая, задорная песня.
Воинов давно уже ждут на пороге рабочего клуба. Для них отведены лучшие места в зрительном зале.
Начался концерт. С большим подъемом выступали авиаторы перед рабочими. Семьсот человек слушали, как ефрейтор Юнусов играл национальные узбекские мелодии на музыкальном инструменте рубабе, а рядовой Умурзаков пел под аккомпанемент этого инструмента песни о Родине.
Семьсот человек слушали пятый танец Брамса, который играл на аккордеоне старший техник- лейтенант Филиппов. Семьсот человек дружно аплодировали рядовым Суркову и Гувэ, исполнившим популярные мелодии из кинофильмов, рядовому Шургину, отплясывавшему «цыганочку», и рядовому Бубликову, показавшему оригинальный цирковой номер.
Потом начались танцы. К концу вечера воины перезнакомились со всей молодежью завода. Как не хотелось уезжать, расставаться!
Прощаясь, комсомольцы полка и завода условились провести совместный вечер, где воины — отличники учебно-боевой подготовки и рабочие — передовики производства рассказали бы, как они добиваются высоких показателей в своем труде.
ТРУДНЫЙ ХАРАКТЕР
В группе вооружения шло комсомольское собрание. Никогда еще так долго не засиживались воины, никогда не выступали так активно. Речь шла о людях, которые не посчитались с мнением коллектива, боровшегося за звание отличного.
Рядовой Костин и ефрейтор Заплетин сидели красные, понурив головы. Им стыдно было смотреть товарищам в глаза.
Находясь на излечении в лазарете, Костин и Заплетин поспорили. Костин обещал дружку бросить курить, но не выдержал, закурил. Когда они выписались и вернулись в казарму, застали там одного лишь дневального. Все воины группы были на аэродроме.
— Самое время за проигрыш рассчитаться, — напомнил Костину Заплетин.
Не долго думая, дружки отправились за водкой. Вернулись пьяными.
Теперь их поведение обсуждалось всем коллективом.
Нашлись, конечно, и заступники.
— Костин — мой земляк, — говорил ефрейтор Тишибаев. — Я его хорошо знаю. Вместе в школе учились, росли. В одном эшелоне в армию ехали. Ничего за ним раньше плохого не наблюдалось. Вы знаете, он и в футбол хорошо играет. И вообще активный. Надо простить.
Тут слово попросил высокий парень с темными задумчивыми глазами.
— Не простить, а судить надо твоего земляка. И его дружка тоже. Они запятнали всю группу. Ведь мы на втором месте по части были, еще бы немного и завоевали звание отличников. А эти разгильдяи все дело поломали. Надо хорошенько взяться за них, чтобы остальным неповадно было.
Солдат говорил резко, решительно взмахивая правой рукой. Глядя на него, старший лейтенант Хайкин улыбнулся, невольно перемигнулся с присутствовавшим на собрании инженером полка по авиавооружению майором Медведиком.
«Смотрите-ка, каков наш Кузнецов! — казалось, говорили глаза секретаря комсомольской организации. — И кто бы мог подумать! И с какой искренностью говорит…»
В ответ на взгляд Хайкина грубоватое лицо майора осветилось улыбкой. Долго, очень долго ждал инженер Медведик этих слов от Кузнецова. Слов искренних и решительных, осуждающих и гневных. Он смотрел на солдата с нескрываемой одобряющей улыбкой. Значит, не напрасно боролся коллектив, воспитывая этого «трудного солдата».
Инженер Медведик впервые столкнулся с солдатом Кузнецовым в ноябре минувшего года, когда тот только что вернулся из отпуска. Вернулся с большим запозданием.
— Болел, — сказал хмуро.
— А справки где?
— Справок нету.
Вот тогда и припомнили в полку былые выпивки и самовольные отлучки Кузнецова. Поговаривали даже о том, чтобы отдать солдата под суд. Но командование решило не портить парню жизнь.
В это время пересматривались штаты, от Кузнецова решили отделаться — вывели за штат.
«Пропадет парень», — подумал тогда Медведик, знакомясь с карточкой взысканий и поощрений Кузнецова. С одной ее стороны, где отмечались взыскания, карточка была густо исписана, а с другой — почти чистая. Имелось лишь одно поощрение — за отличное обслуживание техники во время летно- тактических учений.
«Значит, может человек работать, — подумал инженер. — Только дисциплину подтянуть надо. Неужели это так трудно?..»
Медведик решил поговорить с Кузнецовым. Но сначала он вызвал к себе его приятеля Жукова.
Для всех было загадкой, почему дружили два таких разных парня: Кузнецов — горячий, вспыльчивый и Жуков — тихий, ко всему равнодушный. Бывало, дадут ему увольнение — отказывается: зачем, мол, куда он пойдет?.. Позже товарищи узнали, что объединяет солдат душевная травма: тот и другой любили когда- то, но и тому и другому не удалось сохранить семью по не зависящим от них причинам.
— Слушай, Жуков, Кузнецов за штатом оказался, — сказал солдату майор Медведик. — Теперь при первой возможности его отправят в какую-нибудь хозяйственную часть. Тебе не жалко будет расстаться с ним?
— Жалко, — хмуро ответил Жуков.
— Тогда давай бороться за твоего друга. Ты ведь можешь на него подействовать. Нам надо, как говорят в таких случаях, подобрать ключик к его сердцу.
— Кузнецов исправится, — уверенно сказал Жуков. — Не любит он над собой насилия — такой человек, к нему лучше не в приказном порядке обращаться. Вы, товарищ майор, поговорите с ним начистоту. И уж если он скажет, что исправится, значит, так и будет. Он — хозяин своего слова.
В этот же день состоялся разговор с Кузнецовым. Медведик заявил ему прямо:
— Если хочешь служить по армейским законам, служи. Прошлое навсегда забудем. Нужна моя помощь — помогу.
Кузнецов задумался.
— Вы знаете, на «гражданке» я шофером был. И опять им буду, когда демобилизуюсь. Хотелось бы повысить квалификацию, получить права второго класса…
— Это нетрудно сделать. Только служи честно, старайся.
И Кузнецов стал стараться.
Были у него и потом срывы. Не раз и не два разговаривали с ним и инженер Медведик, и заместитель командира полка по политической части, и командир полка, и товарищи.
— Переломи себя, — говорили ему. — Ведь ты можешь быть хорошим, чтобы уважали тебя. Ты можешь, у тебя пойдет дело на лад, только надо все время контролировать себя.
Кузнецов брался за ум, и тогда дело спорилось в его руках. Он становился хорошим товарищем, чутким, отзывчивым. И от других требовал отзывчивости.
Всем в полку запомнилось собрание, на котором обсуждали поведение солдата Эленбаума. Этот солдат убежал из санчасти и уехал домой. В тот день многие говорили, что Эленбаума надо отдать под суд.
— Нет! Я не согласен! — решительно выступил тогда Кузнецов. — Отдать под суд — значит, расписаться в своем же бессилии. Эленбаума можно перевоспитать. Только за это надо взяться нам всем…
Кузнецов не защищал Эленбаума. Он был прямым в суждениях, не любил заигрывать с людьми. Он
