— Ну давай, веди меня на свое дурацкое шоу. Пусть твои зрители решат, что делать с твоим неудачником-сыном.
— Это просто смеш…
— Разве? Разве это смешно, мам?
Он так редко называл ее мамой, осознала Кэрри, и сейчас это короткое слово поразило ее в самое сердце.
— А мне кажется, это ни фига не смешно. Подумай только, целый час проведем вместе.
— Это еще что значит? — Она уже готова была начать лекцию о том, какую привилегированную жизнь он вел благодаря ее работе, как, проводя часы, дни, иногда даже недели вдали от дома, она обеспечила его всем, чего он только мог пожелать.
— Ничего. — Макс повернулся к своей миске. Он пару раз как-то прерывисто вздохнул, словно вот-вот заплачет, и затих. Кэрри было безумно жалко его, но в то же время она была зла как черт.
— Когда ты учился в Дэннингеме, у нас с тобой не было проблем.
— Это проблемы, по-твоему? — Он бросил на нее быстрый взгляд.
Ее сын, ее малыш. Но сейчас Кэрри казалось, что он ее ненавидит.
— Никакие это не проблемы, мам. Просто я сижу на кухне, ем свои хлопья. День, правда, поганый. Как в ноябре.
Конечно, он прав. Все у них нормально. Но она чувствовала, что в Максе что-то назревает, что-то гложет его. И ей стало страшно.
— Просто поговори со мной, милый. Расскажи, что тебя тревожит. — Она ненавидела себя в этот момент, ненавидела свой фальшивый голос и свою беспомощность. Сидит тут и задает ему бессмысленные вопросы, а сама в это время думает о том, пришло ли уже письмо от агента и удалось ли стилисту договориться с ее любимым дизайнером о весеннем гардеробе. — Ведь все можно исправить, верно?
— Да, ты права. Все в порядке.
— Как школа?
— Как обычно. Куча уроков.
— Правда? — Может, еще не все потеряно. Может, Макс осуществит ее самые заветные мечты и блестяще сдаст все выпускные экзамены.
— Ну да. Сейчас вот английский делаю. «Ромео и Джульетта». — Макс фыркнул, будто вспомнил какую-то шутку.
— Ты опоздаешь в школу, если не поторопишься. — Лучше на этом закончить, подумала она. Оставить за собой последнее слово.
— Мама, — неожиданно нежно сказал Макс. Потом встал, положил руки ей на плечи. Странно улыбнулся. Кэрри ожидала, что вот сейчас он поцелует ее в щеку. — Вообще-то у меня гребаные каникулы! — закончил он и с силой оттолкнул мать. Потом схватил миску с остатками хлопьев и запустил в стену.
На бардак плевать. Матери все равно, пусть озеро шоколадного молока на полу и грязь на белой стене, Марта все приберет, для этого ее тут и держат. А вот для чего тут держат его?
Поднявшись к себе, Макс повалился на кровать. Да уж, веселые каникулы. Как же она не заметила? Как она не заметила, что он уже десять дней дома? Ну ладно, сначала она была в Париже, потом в загородном доме. А теперь по восемнадцать часов торчит в студии. А он ошивался у отца, курил, пил пиво. Иногда отец был дома, иногда нет, и тогда Макс представлял себе, каково было бы жить в такой квартире с Дэйной и с… с…
Он перевернулся на живот, вжался лицом в подушку и вцепился в нее зубами.
— С ребенком…
— Нееееет… — закричал он, но не был уверен, что вслух.
Да, вчера она сказала ему. Сказала, что беременна. В его хижине, забитой призами, в том месте, которое он считал своим до прошлого года, пока эта девочка с безумной прической и длинными пальцами не ворвалась в его жизнь.
— Что? — Вот и все, что он смог выдавить.
Потом надолго повисла тишина. Он курил одну сигарету за другой, она тоже. Позже ему пришло в голову, что если она действительно беременна, то курить ей не стоит.
Потом он снова спросил: «Что?» И еще, и еще, и казалось, что она тоже тысячу раз повторила «Я беременна», как когда он в ванной открывал шкафчик с зеркалом и зеркало за его спиной повторяло его отражение до бесконечности. «Макс — навсегда», — говорил он в детстве. И сейчас он чувствовал то же, как будто ребенок внутри нее делал его бессмертным.
— Как? — очень тихо произнес он, опускаясь на автокресло. — Он… — Вопрос почти прозвучал. Он не хотел спрашивать, его ли это ребенок. Теперь отвратительные голосовые сообщения становились понятнее. Они основательно выбили почву у него из-под ног, и он уже ничему не верил.
— Ты хотел спросить, твой ли это ребенок.
Дэйна не была дурой. Какая же она худая, подумал Макс. Надеюсь, хоть питается-то нормально.
— Ну так он твой, — ответила она. И, покраснев, опустила глаза.
— Тут ходят всякие разговоры…
Как их отношения вдруг превратились во вражду? Честно говоря, он не находил в себе ненависти к ней. Он ненавидел ситуацию, в которую они попали. Но инстинкт самосохранения мешал ему это признать. Он смотрел, как она гоняет носком ботинка сухие листья на полу.
— Про меня болтают. Всякие гнусности. То, что никто не должен был бы знать.
Дэйна изо всех сил пнула форму для выпекания. Коробка порвалась, звякнул металл.
— Что ты собираешься делать со всем этим дерьмом?
Макс рассмеялся:
— Оно нам понадобится, разве нет?
Тогда-то он впервые и представил себе совместную жизнь с Дэйной. Маленькая квартирка, как у отца, возможно, в том же доме. Позволит ли он своему ребенку играть на улице? Наверное, нет. И что скажет его мать, если он решит жить в таком месте? Скорее всего, навсегда откажется иметь с ним дело. Она до сих пор не может простить ему, что он бросил Дэннингем. Если он станет отцом в таком возрасте, это окончательно ее убьет.
Да, он стал для матери настоящим кошмаром. Именно подобные типы являются героями ее телешоу. Он подвел ее. Макс ненавидел себя, ненавидел того, в кого он превратился.
Вскочив с кровати, он прошелся по комнате. Завернул в свою личную ванную, сунул голову под холодную воду. Это не успокоило, поэтому он прямо в одежде встал под обжигающе горячий душ. Не вытираясь, оставляя на полу лужи, вернулся в комнату, лег на пол, подполз к шкафу красного дерева, засунул в щель руку и достал почти полную бутылку водки.
Отпил глоток.
Он все думал и думал. Как жить дальше? Какие его ждут последствия? Их наверняка будет много. Он вспомнил тот короткий эпизод в подвале, что привел ко всему этому дерьму. Если бы он мог вернуться назад во времени, поступил бы он опять так же?
Нет. Да. Нет. Да… нет… Не знаю.
Он еще глотнул из бутылки.
Значит, Дэйна беременна. А что, если это не его ребенок?
Он знал, что это неправда.
Да, он привык к насмешкам. Он с ними вырос, стал нечувствительным к ним. Была ли Дэйна девственницей? Он не знал, как это определить.
Алкоголь просачивался в организм. Проклятые сообщения. Верить им или нет? Ведь никто не мог рассказать им о подвале, о том, что он не знал, что ему делать, о том, какой у него, оказывается, маленький член, и о том, что все закончилось так быстро. Только она.
Макс перевернулся на спину, вжался в мягкий ковер, будто выдавливая ангела на снегу. Да, сейчас
