Он засмеялся.
– Нет, ты меня не понял. Насчет головы – это я образно выразился. Я хотел сказать, что Самсоновское дело – на виду. Всех участников этой истории рассматривают под микроскопом. И если мы где-то ошибемся и неправильно себя поведем, поднимется шум. Та же самая причина заставляет меня с пессимизмом смотреть на будущее этого дела в суде. Если бы речь шла о заурядном убийстве, с нашими «героями» не было бы никаких проблем. А при такой широкой огласке судья не решится вынести обвинительный приговор, если возникнут хоть какие-то сомнения.
– Никогда не поверю, что он их оправдает!
– Конечно, не оправдает, – согласился Мартынов. – Даст им лет по восемь – за вымогательство, и на этом все закончится. И это еще в лучшем случае, потому что он может, чтобы подстраховаться, отправить дело на доследование. И мы будем крайними, а он, судья, – молодец. – Мартынов развел руками. – А защита, ты уж мне поверь, будет действовать очень активно. На таких громких процессах зарабатываются репутации и строятся карьеры. Если они докажут несостоятельность обвинения в убийстве, – а это, я думаю, не так уж сложно, – они будут обеспечены клиентурой до конца своих дней. К ним в адвокатскую контору будет стоять очередь лет на двести вперед, только выбирай.
– Как же так? Есть убийство, есть убийца – и ничего? Я своими глазами видел Кожемякина в тот вечер. Он шел со стороны гаража…
– А у него и на этот случай есть объяснение, – кивнул Мартынов. – Плохо ему стало.
– Плохо? – недоверчиво переспросил я.
– Плохо, – подтвердил мой собеседник. – Перепил, понимаешь. Его начало мутить. Он побежал в ванную комнату, совмещенную с туалетом, но там была Светлана, и ему пришлось искать подходящее место вне дома.
– Чушь! – сказал я. – Светлана ничего такого не говорила.
– Не говорила. В материалах дела этого эпизода нет. И если она не подтвердит слова Кожемякина, это будет очко в нашу пользу. Но – только если не подтвердит.
Мартынов очень на это надеялся, как я понял. И я был с ним солидарен.
– Очень сложное дело, – сказал Мартынов. – Все время такое чувство, будто по тонкому льду идешь. Мы вот Алекперова крепко зацепили, он уже было сник, и вдруг пошли звонки всякие…
Он в досаде махнул рукой.
– Большие люди звонили? – понимающе сказал я.
– Большие – это не то слово, Женя. Очень большие, так будет вернее. Это же телевизионный канал, его такие люди контролируют, о которых вслух можно говорить только хорошее. – Мартынов желчно засмеялся.
– Неужели они вам звонили?
– Не лично, конечно. Другие люди светились. Но откуда ветер дует, можно было понять. И при этом никаких просьб или угроз. Так, разговор ни о чем. Но с явным намеком, что Алекперова мы напрасно зацепили. А у нас против него – ничего. И пришлось оставить его в покое.
– А говорили, что крепко Алекперова зацепили, – уловил я несоответствие.
– Мы-то хорошо зацепили, – согласился Мартынов. – В грязную историю он вляпался, слов нет, но ничего такого, за что можно было бы его упечь в тюрьму. Да, он мухлевал. Да, ему мешал Самсонов, и он за его спиной делал вещи, за которые в приличном обществе бьют по физиономии. Но только и всего. Так что по самсоновскому делу его к ответственности не привлечешь. Но в ходе допроса стали всплывать другие вещи, не менее интересные. Огромные потоки никем не учтенных денег – вот это тема. То, что проходило через Самсонова, – лишь мизерная часть, верхушка айсберга. Алекперов, судя по всему, оперировал гораздо более значительными суммами. Это я и имел в виду, когда сказал о том, что Алекперова мы зацепили.
– Так в чем же дело? – не выдержал я.
– Ты о чем? – осведомился Мартынов.
– Вот и докрутите его до конца! – ответил я, злясь на него за то, что он разыгрывает непонимание, хотя все прекрасно понял.
– Не дадут, Женя.
– Кто?
– Ну, не знаю, – пожал плечами Мартынов. – Те, кто стоит за Алекперовым. Вот твой шеф московский, Бобров, – он ведь должен государственный интерес блюсти, следить за сбором налогов. А к Алекперову у него почему-то никаких претензий нет. К Самсонову вот были, а к Алекперову – ну совершенно никаких! Хотя тут денег значительно больше, чем в истории с Самсоновым. С чего бы это?
– А может, он не знает про Алекперова?
– Так ты ему подскажи, – мягко сказал Мартынов. – И посмотрим, что он тебе на это ответит.
Он посмотрел на меня с почти нескрываемой насмешкой. И я понял, что все – правда. Когда я приду к Боброву и расскажу ему об Алекперове, он выставит меня за дверь, попросив не тревожить его по пустякам.
– Здесь все очень сложно, Женя, – сказал Мартынов. – Ты просто не можешь себе этого представить. Почему события происходят именно так, а не иначе, кто все организовал, кто исполнил – ничего никогда нельзя понять. Даже история с расследованием по делу Самсонова – я говорю не об убийстве, а о сокрытии крупных сумм, о «черной наличке», – кто это все инициировал? Почему именно Самсонов оказался крайним, хотя подобное происходит во всех программах, а таких программ – десятки? Может быть, именно с подачи Алекперова все и началось?
Мартынов тяжело вздохнул.
– Мы не знаем этого. И никогда не узнаем, – закончил он свою мысль.
Наступило тягостное молчание. У меня было такое чувство, будто я заглянул в приоткрытую дверь, куда раньше мне не было доступа, и увиденное оказалось пугающе мрачным.
– Здесь все сложно, – повторил свои недавние слова Мартынов. – И очень грязно. Мы только слегка копнули, и началось – Загорский, Кожемякин. – Он невесело усмехнулся. – Вот подожди, мы еще и до остальных доберемся – и до Демина, и до Светланы этой.
Я нахмурился.
– Ты не хмурься, – сказал Мартынов. – Это я уже к делу перехожу. Докажем ли мы вину Кожемякина – большой вопрос. Поэтому у меня к тебе просьба: ты присмотрись повнимательнее к этим двоим: и к Светлане и к Демину.
– Они уже все знают.
– Что они знают? – не понял мой собеседник.
– Что я не просто так появился в самсоновской группе.
– Ты раскрылся?
– Да.
– Сам?
– Сам.
– И не боишься ответственности? Ты не имел права этого делать.
– А мне плевать.
– Тебя же начальство со света сживет за это.
– Я ухожу из полиции.
Мартынов посмотрел на меня долгим взглядом, будто увидел впервые.
– Не совсем понимаю, – признался он. – Но о причинах догадываюсь. Что ж, дело твое. Любой выбор надо уважать. Хотя лично мне ты, конечно, очень усложнил жизнь.
– Сочувствую. Но я думал, что дело сделано, и готовился к отъезду.
Он снова посмотрел на меня долгим взглядом:
– Ты действительно по собственной воле решил все рассказать?
– Да.
– И как они к этому отнеслись?
Я неопределенно пожал плечами.
– Понятно, – сказал Мартынов. – Уж лучше бы не говорил, наверное.
