Гарри посочувствовал будущим первокурсникам.
— И ты согласился?
— А куда ему было деваться?
— Поттер, ваша проницательность противоестественна.
— Я не нарочно, профессор.
Нарочно – отлевитированный к дивану обрывок пергамента…
Снейп наконец заметил валявшуюся рядом с ним бумажку; с его педантичностью и любопытством он не мог ее не поднять – что если та выпала из пособия по анимагии и содержала нечто существенное? Она и содержала – ровно четыре латинских слова: “In dubio pro reo”. “В случае сомнения – в пользу обвиняемого”, – механически перевел Северус.
Гм!
Положение римского права моментально и недвусмысленно проассоциировалось с будущим аврором. Снейп перевел взгляд с пергамента на подоконник. Поттер снова уткнулся в книжку. Разумеется, его безмятежность не доказывала невиновности, напротив, сама по себе вызывала подозрение, но… Его школьная латынь… А также способность концентрироваться и запоминать не больше трех незнакомых слов подряд… Снейп не сомневался, что курсант Поттер делает успехи в специальных дисциплинах, но есть вещи, которые не меняются. Поттер и благородная латынь представлялись ему (по крайней мере, после многих лет общения с Альбусом) столь же несовместными, как гений и злодейство. Вряд ли он мог бы зайти в этом языке дальше вызубренных заклятий.
Блэк? Его университеты включали, кроме Азкабана и Хогвартса, начальную школу Вальбурги Блэк, а вложенное этой Железной Леди не смог бы вытравить никакой дементор – разве что Поцелуем. Но Блэк не сомневался. Никогда.
И в любом случае – что имел в виду писавший? Отпущение грехов для него, Северуса Снейпа? Снейп заложил обрывком страницу в пособии по анимагии и задумался.
Четыре коротких слова могли быть приложены к любому из тех, кто населял его прошлое. И настоящее.
“В случае сомнения – в пользу обвиняемого”…
Кто же виноват в том, что никто так ни разу и не усомнился?
Гарри смотрел и думал о том, как не хватает профессору обыкновенной ласки и близости.
…Убрать прядь волос за ухо или стереть пот со лба, когда заняты руки; укрыть разметавшегося во сне, разбудить, если снится нехорошее; уступать в споре и место поближе к огню; оставлять другому последнее слово и лакомый кусочек; отвлекать от невеселых мыслей; делиться шоколадкой и самым сокровенным… Вместе готовить завтрак (Сириус по утрам не хотел видеть Кричера); просто быть рядом, когда нужен, потому что одному – впору на стенку лезть…
Им всем не хватало. В детстве. Но Гарри с Сириусом кое?что перепало в школе – не так уж мало, если честно. А Снейпу нигде не повезло. Ни с кем. У него просто не было практики!
Гарри думал громко и ярко – не специально, а потому что ему приятно было думать об этом. О способности Снейпа читать мысли он просто забыл. В Спиннерс–Энд помнил, а на Гриммо – забыл. И удивился, когда Снейп внезапно захлопнул свой фолиант и резко поднялся.
Не прячась на сей раз за книжкой, сосредоточенным на выпрямленной спине взглядом Гарри проводил профессора до дверей.
Скоро Снейп аппарирует в свою магловскую крепость, Гарри вернется в аврорское общежитие, а Сириус останется на Гриммо–плейс – каждый со своими призраками. И со своим одиночеством.
А может, ему нравится одиночество?
Гарри не разбирался в крепостях. В волшебном мире он был знаком лишь с Азкабаном (понаслышке) и – лично – с Хогвартсом; пожалуй, за крепость мог сойти и дом на Гриммо – в его мрачном прошлом. Азкабан, по рассказам, производил зловещее впечатление, Хогвартс – величественное, особняк на Гриммо – мрачноватое; но ни в одном из них маг не был свободным. Запертым – по своей или чужой воле. Что такое быть запертым, Гарри знал. На собственной шкуре. Слова “мой дом – моя крепость” вызывали у него мурашки и желание бежать – далеко и быстро.
Глупо, конечно, мерить по себе. Но Гарри знал, что у Снейпа призраков не меньше, чем у них с Сириусом, а лучше всего против призраков помогают живые люди. Правда, может быть, они с Блэком – не те люди, которые нужны его бывшему учителю, но уж какие есть.
За ужином на расправленной и разложенной на коленях профессора салфетке проявились еще четыре слова, настолько выбившие его из колеи, что Кричер обеспокоился за свои кулинарные способности. Снейп отмахнулся от эльфа и перечел: “Quantum mutatus ab illo!” – “Как изменился он по сравнению с прежним!” Фраза имела выраженный гипнотизирующий эффект – ибо Снейп перечитал ее трижды, все более и более поддаваясь ее поэтическому обаянию. Цитату явно выбирал человек, не только знавший язык, но и обладавший тонким литературным вкусом – что напрочь исключало присутствующих, насколько Снейп их знал, конечно. Профессор по очереди обвел придирчивым взглядом сотрапезников и решил, что никаких изменений не находит. Ни в ком. В себе – тоже. Да.
Гарри тянул свой сок и отчаянно жалел, что не сможет нынешним вечером проникнуть в спальню бывшего профессора.
Послание, поджидавшее на безупречно, без единой складочки, застеленном ложе, было еще лаконичнее прежних.
“Frontis nulla fides”.
Целую минуту Снейп думал, что три слова на относительно знакомом языке Поттер, пожалуй, и запомнил бы; после чего попытался выкинуть из головы Поттера и вникнуть в суть написанного. Когда же совокупный смысл трех коротеньких слов (“Во внешности нет ничего, что заслуживало бы доверия”) не только освоился мозгом, но отпечатался в нем, Снейп подошел к умывальнику и принялся изучать в настенном зеркале свою далеко не ординарную физиономию. Он был задет. Разве он не доказал уже, что ему можно доверять? Наружность обманчива.
Зеркало встревожилось:
— Что, амальгама облезла?
Снейп огрызнулся:
— Местами. Не молоденькие, знаешь ли.
В целом, он был согласен с запиской. Из зеркала на него глядел мрачный мизантроп, которому сам Снейп не доверил бы получить за себя месячное пособие по безработице. Не говоря уже о том, чтобы подпускать этакое чучело к детям. Доксин сын Поттер правильно делает, что держится от него подальше…
Гарри ошибался насчет спальни.
Нынешним вечером он собственной зеленоглазой персоной стоял перед мысленным взором своего бывшего профессора, улыбаясь нагло и беспомощно.
На следующее утро в порядке разрушения не вызывающего доверия образа Снейп попробовал улыбнуться зеркалу над умывальником. Зеркало замутилось, пошло рябью, а когда попыталось высказать, что думает об обезьяньих гримасах, обнаружилось, что оно заикается.
Настроение поползло кверху – в отличие от солнца, которое все еще дрыхло в облачной перине, – и продолжало подъем, пока Снейп, одеваясь к завтраку, не взялся за обувь. Снейп ненавидел сбивающиеся стельки – и раздраженно сунул руку в ботинок. Дело оказалось вовсе не в стельке. Извлеченная из правого ботинка смятая бумажка рекомендовала: “Ex malis eligere minima” – “Из зол выбирать наименьшие”. Северус прислушался к себе: настроение поднялось уже довольно высоко и не собиралось падать из?за ерунды.
Снейп махнул на все рукой и спустился на кухню, где обнаружил у себя волчий аппетит и желание поразвлечься. Выбором из двух зол, например. Размышления увлекли его и сообщили традиционной овсянке не свойственные ей пряность и остроту. Чего стоили хотя бы взгляды, которые скрещивались над тарелками и метали искры! Взгляд Снейпа, сверлящий, препарирующий, угольно горячий, напоминал лезвие светового меча из старого магловского фильма – темный луч, освобожденный из хватки эфеса с характерным для мастера зелий шипением. Взгляд Сириуса, светлый и холодный, подтаивал, сшибаясь с ним, плавился, подтекал в уголках глаз, блестя влажно и обещающе. При виде закадычного врага Блэк преображался, как снитч, почуявший ловца и трепещущий под откинутой крышкой контейнера. Поттер же, наоборот, не поднимал глаз от тарелки – точь–в–точь как сам Северус накануне.
