Баба Яга у русских, наверное, просто волшебница. Нарцисса…
Снейп уже начал проникаться этим самым русским духом. Если у них там вся Русь такая же сказочная, как Хогвартс…
— Мед – это вроде сливочного пива, – объяснила Лили.
— Виски лучше, – заметил Снейп. – Под виски еще не то увидишь…
— Сев! – ужаснулась Лили. – Ты что, пробовал?
— Папаша пробовал, – буркнул себе под нос Снейп. Он очень надеялся, что у нее достанет ума не выяснять дальше. Врать ей он так и не научился.
Картинка, точно по волшебству, вылезла за пределы страницы, сливаясь с реальностью, и в этой реальности под странным деревом, которое выглядело как дуб, не будучи дубом, сидел Северус Снейп (он видел себя со стороны – так, будто стоял у себя за спиной и чуть сбоку) с книжкой на коленях, раскрытой на чистейших белых страницах…
В руке откуда?то взялось перо и само собой вывело на открывшейся чистой странице: “У лукоморья дуб зелёный…”
…Лили захлопнула книжку.
— Сев. Завтра после экзамена пойдем на озеро?
Все, что нам остается
В первые дни я умывался слезами. Слезы замерзали на щеках.
Дни захлебывались воспоминаниями, от которых воротило даже дементоров: разбитые, раскрошенные, разбросанные камни… и тела. Снова и снова. Так просто не должно было случиться! Мы так хорошо все продумали…
Ночи захлестывало виной. Если бы мы подумали чуть лучше!
Затем накатили сны.
Издевательские сны – что было бы, если?
Если бы не предал Питер…
Если бы мы ему не доверились…
Если бы я не предложил лучший план – как мне показалось… Идиотский, как оказалось, план!
Если бы я стал Хранителем сам, как и собирался…
Или – сам Джей.
В ночь Хэллоуина я потерял Джея в первый раз. Но не понял, что тот раз не будет последним. С тех пор я терял его каждый день и каждую ночь – с каждым украденным воспоминанием. А они наваливались лавиной и сыпались сквозь меня, как сквозь дырявое небо, как сквозь редкую листву октября, как сквозь решетку на окне моей камеры… Той щели, что именовалась окном – разве что в насмешку.
…Как велик соблазн разбить голову о стену камеры и покончить со всем разом!
Но в первые дни нет сил, а потом я привыкаю и понимаю: нельзя. Слишком легко. Слишком просто.
Наш директор… Он столько твердил о выборе! Какой выбор у меня здесь? Помнить? Не вспоминать?
Не вспоминать не получается. Но помнить…
Дементоры не дремлют!
Помнить – это каждый раз беспомощно смотреть, как тонкие пальцы, ледяные и почему?то влажные, болезненно серые, костлявые и когтистые, похожие на птичьи лапы… пальцы лезут в душу! Я никогда не понимал, где у меня душа… Но пальцы находят ее – безошибочно. Маленьким я не понимал, как это – «вынуть душу». А вот так – этими самыми серыми пальцами, закогтив край. По частям – целиком у них все?таки не получается. Потому что Бродяга во мне огрызается и вцепляется зубами во все, что может удержать, сохранить… пусть ненадолго. Он… нет, мы. Мы сражаемся за каждый кусочек. И уступаем. С боем. Но уступаем. И внутри растет пустота.
Темная пустота внутри – особенный азкабанский голод. Как и обычный, он грызет изнутри. Только, в отличие от обычного, его нельзя утолить ломтем зачерствевшего хлеба.
Теперь я вспоминаю историю магии вместо историй, в которые то и дело вляпывались Мародеры. Говорят, что бесполезных знаний не бывает. Подумать только, где привелось убедиться в этом – в Азкабане!
Наши с Джеймсом и Ремусом приключения вряд ли уступали приключениям всяких кентавров и гоблинов. Но гоблинам и кентаврам все равно, и про них книжки написаны, а Джея помню только я. И я никому его не отдам.
Однажды мне приснился хроноворот. Один раз. Мелькнул – так что я не сразу понял, что это такое. И не вспомнил наутро. И лишь вечером, когда низкий закатный луч мазнул противоположную стену…
О хроноворотах тоже рассказывал Биннс. На истории магии. Но когда мы слушали Биннса?
Он, кажется, говорил, что у этой игрушки фиговый диапазон действия. Но мне много и не надо!
Этот Хэллоуин – разве он был не вчера?
Двадцать четыре оборота!
Пожалуйста…
Я часто вижу во сне, как это будет. Как могло быть.
Как Бродяга собачьим чутьем улавливает флюиды страха, исходящие от Питера, и я, превратившись обратно, задумываюсь о том, что страх может сделать с людьми; я задумываюсь на какую?то минуту, но эта минута решает все.
Как я успеваю вовремя – и вижу на пороге фигуру – пока еще на пороге!.. И, не заглушив двигатель, отбросив машину и свое приобретенное гриффиндорство, как законченный слизеринец, бью в спину всеми заклятьями, какие только мне известны.
И чаще всего – как я вместо Джеймса встречаю его на пороге. Того–кого–нельзя–называть – не потому, что страшно, а потому, что потом брезгливо отплевываешься.
Говорили, что Джей был недопустимо беспечен, что он даже не взял палочку. Неправда! Это не беспечность, это вера в друзей, а если б было иначе – это был бы уже не Джеймс Поттер.
А мне палочка и не понадобилась бы: я не знаю, смогу ли выстоять против неназываемого в магическом поединке и даже не пытаюсь пробовать, и Бродягой бросаюсь на занесенную в проклятии руку, и рвусь дальше – к горлу: пусть зеленый клык непроизнесенной Авады встанет поперек глотки этому… этому…
И посмотрим, что этот недобессмертный противопоставит моим зубам!
