– Я сто лет ни ее, ни Стаса не видел. Ну что, изменилась она? Была хороша, конечно, только дура. Стас, блин, ушлый перец. Быстренько нарисовался и к рукам девку прибрал, а то б я ее точно тогда трахнул.
– Ну ты не перегибай!
– Да ладно, ты ж ее бросил. Чего из себя праведника строить. Ну че, хочешь с ней замутить?
– А что, Гриш, ты хорошую мысль мне подкинул. Я как-то об этом не подумал. Во-первых, внешне она вполне. Приодеть еще – совсем отпад будет, девицы все эти размалеванные от зависти попадают. Во- вторых, ничего про Ладочку сказать не хочу плохого, но она бой-баба, и мне в ней это нравится, но иногда хочется, чтобы тебе в рот смотрели, а Катенька наша из таких. Проблем с ней не будет – главное лапши побольше про любовь на уши навешать. И – никаких тебе болезней и неожиданностей, да и Ладе она ничего не скажет, потому что не подлая, как мы с тобой.
Степан
Катя ушла гулять. Наталья сидела в кресле, курила папиросу и размышляла, периодически удовлетворенно разглядывая себя в большое зеркало.
Степан пропадал где-то уже несколько дней, и Наталья тревожилась, хоть такое часто бывало. Она действительно любила его, но не хотела жить вместе, желая комфорта и обеспеченности. А с ним этого гарантировать нельзя.
Еще одна мысль вместе с двумя другими – об аресте папы и о его смерти – не оставляла Зою: мысль о Паше. Она не видела его уже очень давно. Частые воспоминания о давнем разговоре сначала приносили ей невыносимые страдания. Но постепенно Зоя стала думать: пусть он любит другую, я буду любить его просто так, без ответа. Когда-нибудь Паша поймет, что никому он не нужен так, как мне. Человек, который знал о Паше все, был совсем рядом. Но девочка об этом даже не догадывалась.
Каждый день Катя бегала на почту, где довольно часто находила письма до востребования. Хватала немного потрепанный конверт, разрывала и начинала читать письмо уже на ходу. Потом садилась на лавочку во дворике за почтой и прямо здесь по несколько раз перечитывала строки и отвечала тут же, разложив листок на портфеле.
Лето: «Катенька, ну как ты там? Я очень по тебе скучаю...» Осень: «Очень тебя люблю. Считаю дни...» Зима: «Уже прошло полгода. Скучаю невыносимо. Хочу тебя обнять...» Весна: «Ну вот еще столько же – и домой».
Катя писала о своих чувствах, погоде, учебе – обо всем отвлеченном. На тему Зои у них было поставлено табу.
Утром на следующий день после отъезда Алексея Дмитриевича раздался звонок в дверь. Сначала Зоя не обратила на него никакого внимания, но потом вдруг подумала, что это, может, что-то забыл и вернулся дядя – побежала открывать. Она выскочила в коридор и увидела того самого военного, который был при обыске. Он разговаривал с мачехой.
– А ты что здесь делаешь? Это по делу отца. Ну-ка марш к себе. И не слушай взрослые разговоры, – закричала мачеха. – Проходите лучше в гостиную, – обратилась она к утреннему гостю, убедившись, что Зоя ушла.
Но девочка лишь хлопнула дверью, сделав вид, что отправилась в комнату, а сама спряталась за выступом стены. Когда пара уединилась, она на цыпочках подкралась к двери и, затаив дыхание, стала прислушиваться. Лизы на счастье не было, и никто не мог ее застать.
– Ну что, Наталья. Разреши без расшаркиваний и на «ты». Мы с тобой теперь крепко повязаны, так что нам не до церемоний, – четко рубил низкий мужской голос. – Пришла пора расплатиться.
– Не волнуйтесь, Анатолий, я не собираюсь вас обманывать.
Тот засмеялся, и в интонациях его смеха угадывалось: «Еще бы ты попробовала меня обмануть».
– Я и так была не прочь вступить в отношения с таким видным мужчиной. Скажу напрямую – вы мне даже нравитесь. Но для начала мне бы хотелось узнать, как все было. И еще: вы, наверное, в курсе, что непонятно откуда объявился родственник Владимира. Мне кажется, этот человек может нам все испортить. Да и женаты вы, – уже кокетливо добавила она.
– Мне нравится твой подход. Люблю деловых умных женщин.
Ненадолго воцарилось молчание, и несколько минут раздавались какие-то шорохи. Потом снова раздался Натальин голос – довольно взволнованный.
– Сначала расскажи мне все. И про мужа и про его так называемого братца. А этим можно заняться в спальне. При закрытых дверях.
– Я хочу тебя здесь. Прям у окна.
– Да подожди же ты. Успеешь. Рассказывай.
Военный прокашлялся.
– Ну ладно. Терпение, как говорится, приумножает удовольствие. Алексей Дмитрич хоть и большой начальник, а ничего не узнает, потому что все хоть что-то значащие бумаги и документы уничтожены. А поскольку, как ты верно заметила, я женат, встречаться мы будем так, чтобы никто нас не видел. Когда и где, я скажу. Или я не разведчик? Вову твоего, как ты знаешь, приговорили за измену Родине благодаря заботливо подложенным тобой в этот самый буфетик книжечкам по оккультным наукам на враждебном нам немецком языке. Умер он, как ты и просила, на допросе от разрыва сердца. По-моему, неплохо. Долго не мучился. Пару дней допросов, пару ударов куда надо, кое-какие медицинские средства – и инфаркт налицо. Ну, и реабилитация посмертно. Чтобы имя ваше было кристально чистым и пенсия как вдове. Не очень маленькая, между прочим. Ну как?
Зоя сначала даже не поняла, что это говорят об ее отце, о ее любимом папочке. А когда до нее дошло – тело вдруг стало ватным, в голове застучали миллионы маленьких молоточков, стены отъехали, тошнота и слезы одновременно подступили к горлу. Стало душно. Душила кофта, душила лента на голове. Она вцепилась в нее и стала стаскивать, пока не сорвала и не скинула на пол. Разум все же пришел на выручку, и, поняв, что больше слушать не в состоянии, а они могут выйти в любую минуту и увидеть ее, Зоя на непослушных ногах пошла в свою каморку.
Она медленно прикрыла за собой дверь и, не в силах идти дальше, оперлась на нее. Стояла, не зная как справиться с нахлынувшим ужасом и болью. Самая страшная правда, какую она слышала за всю свою недолгую жизнь, открылась ей в это утро, и признать ее не хватало сил. Даже когда умерла мама, даже когда Алексей Дмитриевич сказал, что нет больше папы – ей не было так плохо, как теперь, когда она услышала этих двоих. Маленькая часть души барахталась, как только что родившийся слепой кутенок в пруду, с камнем на шее, барахталась, надеясь выжить, надеясь, что этот пруд и этот ужас – неправда, страшный сон. Он пройдет, и снова станет тепло и спокойно, как у мамы в животике. Но в один миг жуткий удар разрушил эти последние жалкие остатки веры. Такой сильный, что Зоя отлетела к стене. В проеме
