двери стояла настоящая ведьма – разъяренная ведьма с черными всклокоченными волосами, горящими ненавистью глазами, бледными щеками и с Зоиной голубой лентой в трясущихся руках.
– Тварь! Ты подслушивала! – орала мачеха, тряся лентой перед лицом девочки. – Сука! Маленькая лживая сука! Жаль, что я не могу убить тебя прямо сейчас. – Она схватила Зою за волосы и больно стукнула головой о стену. – Но если ты хоть кому-нибудь скажешь о том, что узнала, – ты сдохнешь. Запомни. Как твой ублюдочный папаша и как твоя придурошная мать. Вся ваша семейка сгниет в земле. Ты знаешь – я на все способна. Поняла? Хоть одно слово – и ты сдохнешь. – Она швырнула ленту на пол и вышла, захлопнув за собой дверь.
Зоя с ничего не выражающим лицом подошла к сундуку, открыла его, достала железную баночку с иголками и нитками. Долго перебирала иголки. Не выбрав ни одной, отложила их и достала ножницы. Подошла к кукле-мачехе, лежащей в глубине под тряпками, и, медленно сняв их, с силой воткнула ножницы ей в то место, где должно было находиться сердце: «Сначала сдохнешь ты!» Аккуратно сложила иголки и коробочку на место, закрыла крышку, легла на кровать и стала падать в глубокую черную бездну. Наступил сон. Она не слышала, как мачеха тихо открыла дверь, и, убедившись, что Зоя спит, встала рядом и смотрела на нее, а перед тем, как выйти, сказала: «А засуну-ка я тебя в психушку, моя дорогая! Это будет проще простого. Дорожка-то уже накатана».
Было очень тихо. В этот предрассветный час ни звука не доносилось даже с улицы. Мир будто замер, и только одна маленькая некрасивая девочка двигалась в этой застывшей картинке. Тишина разбудила ее, заставила встать с постели, пройти по прохладному деревянному полу через коридор в гостиную. Зоя ничего не видела в кромешной темноте квартиры, но чувствовала чье-то незримое присутствие в этой паузе, возникшей вдруг внезапно на границе ночи и рассвета. Она подумала, что если раскрыть шторы в гостиной, то она увидит оцепеневшего с метлой в руках дворника, остановившуюся посреди полета раннюю птичку и узнает, как очень-очень медленно распускаются цветы на клумбе во дворе.
Она раздвинула тяжелые занавеси, и серый липкий сумрак, неприятно окрашенный в гнойно- желтоватый оттенок тусклым светом уличных фонарей, вполз в комнату. Зоя смотрела на улицу и внезапно ощутила, что кроме нее в комнате кто-то есть. Она резко обернулась. На диване, рядышком, будто примерные школьники, сидели мама и папа. Их бледные лица выделялись на фоне серо-желтого тумана, затянувшего комнату. И улыбки на их лицах были кривыми ухмылками смерти.
Зоя оцепенела. Страшно, очень страшно. Почему они молчат? Стал сильно болеть низ живота, тошнило, тянуло под ложечкой. Она прошла через всю гостиную маленькими шажками. Протянула руку к отцу. Почувствовала кончиками пальцев твердое холодное тело. Увидела, как медленно поднимается его рука, и он, смотря на нее невидящим взглядом, как слепой, стал гладить ее по волосам и по лицу. Нестерпимо болел живот, и, если бы мать не вцепилась ей сейчас в плечо, она бы осела от боли на пол и, свернувшись калачиком, лежала. Боль была такая сильная, что, когда она услышала голос матери, он звучал далеко, и только тонкие полуистлевшие губы шевелились рядом, у самого ее лица. Она сильно давила на плечо, заставляя Зою лечь, и та, не в силах сопротивляться, легла к отцу на колени, а он продолжал гладить ее по голове.
Мать присела рядом и шептала Зое на ухо слова, которые доходили до ее сознания через вязкий фильтр серо-желтого мрака.
– Сегодня был последний день. Мы больше не сможем быть рядом с тобой. Настало время, и нам пора уходить. Но у тебя появятся силы для того, чтобы жить одной. – Мать на секунду прервалась и дышала ей в ухо прерывисто и глухо. Пальцы отца сухими ветками водили по лицу. – Чтобы жить одной и воплощать свои желания. Те, исполнения которых ты будешь желать всеми силами. Но только всеми, понимаешь, всеми. – Звук хриплого, срывающегося голоса щекотал уши, и по телу пробегал легкий озноб. – Ты больше не невинное дитя. У тебя будет сила. – Женщина положила свои костлявые кисти на живот Зое, и ее пронзила нечеловеческая боль. – Все. Мы уходим. – И она двинулась к окну, плавно превращаясь в размытую тень. Зоя смотрела вслед глазами, полными слез от боли.
Девочка продолжала лежать на коленях у отца. Тот гладил ее, его рот был искажен в полубезумной улыбке, он качал головой из стороны в сторону, как умалишенный, и покачивал коленями, убаюкивая свою девочку. Ему не хотелось расставаться с ней. Но она стала взрослой и теперь сможет все сделать сама. Зачем он ей нужен – в рваной полосатой тюремной робе, с отбитыми легкими и печенью, наполовину уничтоженным электрическим током мозгом и разорвавшимся на части сердцем?
Зоя покачивалась на родных коленях, ей снилось детство – игры и разговоры с отцом, усатый немец Клаус, вот папа учит ее мастерить первую куклу, а вот они с мамой достают котенка... Боль постепенно прошла, все растворилось, наступили темнота и сон.
Она проснулась, когда сонная Лиза, шаркая тапками и зевая во весь рот, шла на кухню. Вскочила и почувствовала боль в низу живота и влагу. Посмотрела, потрогала пальцы – кровь. Откуда? Что это? В голове сразу всплыли отрывки сна. Лиза, заслышав шум, остановилась и удивленно уставилась на Зою.
– А ты что тут делаешь?
– Лиза? – жалобно спросила девочка, протягивая домработнице перемазанные в крови пальцы. – Что это такое?
Та раздвинула пошире занавески.
– Ох ты боже ж мой! Теперь так каждый месяц будет. – Зоя заплакала. – Ну не бойся, не бойся. У всех баб так. Это значит, ты не девочка уже, а женщина. Только смотри, с мужиками поаккуратней. Не принеси в подоле.
– Как это в подоле?
– Теперь, если спутаешься с каким мужиком, можно и ребеночка заиметь. – Критично оглядела Зою с головы до ног. – Хотя с кем ты спутаешься? Кто на тебя позарится? Ладно, шут с тобой. А диван-то весь изгадила. Ну-ка, быстро вставай. Будем оттирать. А-то того гляди Наталья Владимировна проснется.
Остервенело трущих диван Лизу с Зоей оглушил пронзительный звонок. С утра в дом ввалился пьяный Степан. Когда удивленная домработница открыла дверь, он стоял, облокотившись на косяк:
– Ну что, не ждали? – наглая ухмылка кривила его лицо. – А это я! – И, отбив пару ударов чечетки, он отстранил Лизу рукой: – Разрешите пройти. – Не дождавшись ответа, направился к спальне Натальи, отмахиваясь от пытавшейся удержать его женщины, как от назойливой мухи, и в конце пути захлопнув дверь перед ее носом.
Девочка все это время шла за ней, и, когда Лиза, желающая явиться на зов хозяйки сию секунду, осталась стоять у спальни и прилипла к двери, Зоя притаилась рядом.
– Степан! – Наталья подскочила на кровати, прикрываясь одеялом. – Где ты ходил все это время? Я совсем извелась. Да ты совсем пьяный!
– Где ходил, там уже нету. Соскучился я по тебе. – И он, похотливо улыбаясь, направился к подруге.
– Стой где стоял! – Степан, сделав еще шаг, махнул рукой – ну и хрен с тобой, – и сел на плюшевый малиновый пуфик. – Ишь ты, какой прыткий нашелся. Шляется неизвестно где, а потом раз – и в постель. Откуда я знаю, с какими ты бабами якшался? Может, подцепил чего. – Она встала, надела роскошный китайский халат на роскошное тело и закурила. – Чего пришел?
– Мне нужны деньги.
– Похмелиться? – Она хмыкнула и полезла в кошелек. – Докатился. – Протянула ему потрепанную купюру.
– Мне нужно много денег. Я в карты проиграл. Если не отдам, меня убьют.
Зоя почувствовала, что она совершенно мокрая. И пошла к себе в комнату. Все тряпки, которые Лиза заставила ее запихнуть себе в трусики, были насквозь пропитаны кровью. Никто не объяснил ей, что для девочки в ее возрасте это совершенно нормальное явление, и пришлось делать выводы самой из Лизиных слов и последнего сна, эпизоды которого всплывали в ее памяти. Она стояла, держа в руках алые куски ткани, и несколько минут думала, что с ними делать.
«У тебя будет сила... Твои самые заветные желания исполнятся... Главное очень захотеть...»
«Я хочу, чтобы сдохла эта тварь», – для Зои теперь подобные мысли и слова стали совершенно естественны. Они исходили из другой ее сущности, которая постепенно брала власть над прежней кроткой и
