стал к ней захаживать. А вскоре посватался. После женитьбы привез ее сюда, поднатужился с деньгами — вот тогда и сторговали этот дом. Лизин дом в деревне, очень хороший, продали только недавно, все не было покупателя. Но сумму выручили изрядную. Деньги хранились в сундуке, в бумаге, сам он о них никому не говорил и жене заказал это делать.
Семен приуныл. Он понял, что впереди — долгая, тяжкая, нудная работа: ходить по соседям, собирать данные о покойнице, ее связях. Если сразу не взял след, попробуй отыщи его потом среди десятков других! Вызвал в ограду следователя и спросил:
— Ну, какие дела, Веня?
— Какие тут дела! — откликнулся тот. — Ни следов, ни орудий преступления. Только вот что не верится мне: женщины — народ все-таки пугливый. Неужели ж она изнутри в избе не закрывалась? И крючок там на месте, я проверял. Кто-то знакомый, вот что я думаю. А что? Бабочка ладная, красоточка даже. И мужа почти вдвое моложе. Можно допустить, вполне! Ты пошукай в этом направлении. И еще: с кем мне держать связь по этому делу?
— Наверно, со мной. Нет народу, понимаешь — кто по сберкассе работает, кто в губернии. Раз начал, придется пока мне крутиться.
Двое милиционеров, кряхтя и ругаясь, протискивали в двери покрытые простыней носилки. Семен отвел от них взгляд, шморгнул носом:
— Эх, жизнь!
Сразу вспомнился глупый водевиль «Принц Рике с хохлом», и Кашин произнес обреченно:
— Признаюсь, о Карабосса, работы много будет и спереди, и сзади. Впрочем, фея должна знать свое дело.
Карабатов блеснул очками и ничего не ответил.
19
Направили 10 девушек из школы фабричного ученичества на завод «Красный бурлак», в слесарный цех.
Смех пошел сначала.
— Что же девки-то делать будут?
— Девка — слесарь. Хо-хо.
А потом поутихли. И пила, и тисы у девушек в руках правильно держатся, и не хуже, чем у ребят, работа идет.
Теперь уже рабочие не смеются.
От объединенной ячейки РКП трое товарищей поехали в Черновское к крестьянам с целью закрепления культурной смычки.
Говорили о международном положении, о сельском хозяйстве и землемерии.
Как дошло дело до сельского хозяйства, загорелись глаза у бородатых, развязались языки. Засыпали вопросами: о земельном кодексе, о сельхозбанке, о ценах на машины и т. д.
Были и жалобы.
— Не хватает семян.
— Обижают красноармеек.
— Почему мало, редко приезжают из города?
И это верно.
Нужно чаще быть в деревне, учить ее, брать жалобы и искоренять недостатки.
Уйдя утром в слезах от дома билетерши «Триумфа», Малахов спустился в луга, подошел к месту, где он всегда разводил костер. Разбудили его милиционеры, внезапно вынырнувшие из травы. Сначала у него дрогнуло сердце, но в тот же момент он успокоился: наконец-то все закончится. Достал из кармана справку о демобилизации, истертую и ветхую/ протянул. Один из милиционеров развернул ее, прочитал и спросил сурово:
— Чего здесь шляешься, красноармеец?
— Ночую вот…
— Нашел место! Больше-то негде, что ли?
— Негде. Да вы не думайте, — вдруг заторопился он. — Не думайте, что я побирушка, бродяга; я работаю и деньги получаю — дорогу в артели укладываю, свидетелей могу назвать или проводить.
— Ладно! — Милиционер протянул ему справку. — Дуй давай отсюда, да побыстрей! Мы вообще-то всю здешнюю публику подбираем для проверки, сильно неспокойно стало в городе, но ты ступай, красноармеец, насчет работы мы тебе верим, а дом ищи: осень на носу! Ступай, быстро!
И Николай снова поплелся к дому, от которого только что ушел в слезах и горе, долго сидел, прислонясь спиной к крыльцу, а когда настала пора, двинулся на работу.
Работала артель теперь далеко от места, где к ней пристал Николай Малахов. Давно скрылась церквушка, возле которой был им убит Федька Фролков. Дорога проходила по широкой улице, в середине ее стояла бакалейная лавочка маленького вежливого азиата: у него покупали рабочие хлеб и колбасу. При виде их, толпой подходящих к лавке, он выскакивал, кланялся и что-то быстро лопотал.
В тот день артель подошла к лавчонке вплотную. За обедом расположились на камнях.
Когда на пороге лавочки появился хозяин, Зонтов крикнул:
— Эй, паря! Иди сюды! Посиди, покурь! Да закуси с нами, что ли.
— Гы-гы! Закуси! — фыркнул Филька. — А крыса у тебя игде? Оне, японцы-те; слышь ты, одних крыс жрут, нам поп сказывал — гы-ы!
— Не японцы, а китайцы, — солидно поправил его отец.
— Крыс! Крыс жрут! — Филька от смеха валился на траву.
Малахов глянул на него с открытой неприязнью, Филька замолчал и отодвинулся.
В это время среди артельщиков произошло движение: мужики напряглись, завытягивали шеи. Оглянулся и Николай и — выронил из руки хлеб: по улице шла к ним артельная зазнобушка.
Девушка подходила ближе, и шаги ее были все тише и неувереннее. Почти поравнявшись с артелью, она сошла с тротуара и остановилась возле лавки. Вынырнул хозяин, поклонился, прижимая к груди ручки, нежно и гортанно пропел приветствие и снова скрылся в дверях. Она не обратила на него внимания: стояла, обернувшись к мужикам, комкала сдернутую с головы косынку.
Артельщики сначала растерялись: сидели молча, отложив еду. Первым опомнился Анкудиныч:
— Распялили гляделки-то! Ай не знаете, по кого любушка набежала?
— О-о! Ххе-хо-о! — загалдели мужики. — Как не знать! Наше вам с кисточкой! А мы уж прискучали без тебя — доброго здоровьица, сестрица!
Они начали подталкивать Николая:
— Не сиди, не зыркай, бежи давай! Ой, да ко мне бы такая скусная пришла — у-у-кхха-а! Ну, Никола, присушил, молодца, брат!
Малахов поднялся с земли и неуверенно, как-то зигзагами стал приближаться к девушке. Остановился, отведя глаза в сторону.
— Здравствуй, Коля… — тихо сказала она.
— Ну, здравствуй.
— Что это с тобой? Разлюбил меня, а? Неверный… — Она жалко и кокетливо сложила губы.
— Кто у тебя был? — Слова произносились медленно, с усилием.
Девушка тронула ладонью его щеку, повернула к себе лицо и, заглянув в глаза, сказала:
