— Мясо трехлетней щучки напоминает по вкусу побеги молодой липы!
Семен вдумался в эти слова, пытаясь нащупать в них некий скрытый смысл, но так его и не уловил. Витенька сидел, мерно покачиваясь, и снова напомнил фарфорового болвана.
— Э… Виктор Федорыч!
Однако баянист не услышал его. С тем же остекленевшим взглядом он пел негромко и гнусаво:
До Семена дошло наконец: Витенька просто-напросто мертвецки пьян. Кашин бочком выбрался из-за стола и устремился к двери. На пороге оглянулся, но взгляд Гольянцева был пуст и невидящ. И агент угрозыска покинул этот дом.
21
Юрий Павлович Войнарский сидел возле реки и напевал. Песня была старая, слышанная им в годы ссылки от одного эсера, бывшего студента лесной академии. Вечерами они собирались у кого-нибудь в избе, и эсер, виртуозно играя на старенькой, обшарпанной, чудом хранимой во всех передрягах балалаечке, пел угрюмым басом песни центральной полосы, бродившие в крови еще с того времени, как бегал он по деревне — босой поповский сынок. Его потом, в революцию, закололи восставшие чехи.
Вода искрилась и шлепала о берег. Начальник губрозыска ждал агента Сеню Кашина — они договорились накануне, что после разговора с ресторанным баянистом Семен придет сюда. Конечно, можно было бы, и даже резоннее было бы, встретиться в губрозыске, но Войнарский придавал слишком большое значение этому разговору, чтобы вести его в наполненном шумом, топотом, телефонными звонками помещении.
Он и сам отдыхал теперь здесь, глядя на тихую воду, желтый плесик на другом берегу, легко пошумливающие рядом кусты. Было пусто и одиноко, хриповато пелась песенка, и уже не так сильно болела голова.
Человек приходит к воде за душевным покоем. Вид ее, тысячи лет катящейся по одному и тому же месту, запах свежести, водного цветения — вечно живущей и бушующей в ней жизни, взблеск рыбьих тел действуют на одинокого, пришедшего отдохнуть человека мирно и расслабляюще. Войнарскому вспомнились стихи:
Когда-то Юрий Павлович, сын земского врача из глухого уезда, имел неосторожность полгода проучиться на юридическом факультете Петербургского университета, и эта страница биографии тяжелым грузом лежала теперь на его плечах. Замешанный в студенческих волнениях, он был осужден и выслан — с этого начался его путь профессионального революционера. О едва начатом юридическом образовании до революции как-то и не вспоминалось. После Октябрьских дней, когда стали искать грамотных людей для работы в ЧК, прокуратуре и милиции, до Войнарского так и не добрались: он успел уйти на фронт. После демобилизации съездил к старику отцу, забрал от него сына Женьку и приехал в этот город, знакомый еще по боям с Колчаком. На большие должности Войнарский не рассчитывал, готов был работать, куда пошлют, но тут-то судьба и сыграла с ним шутку: появление революционера-профессионала с солидным стажем конспиративной работы, фронтовика, награжденного именным оружием, да еще бывшего столичного студента-юриста произвело свое впечатление… В общем, встретили его с распростертыми объятьями и тут же назначили начальником губрозыска. Были, однако, люди, отнесшиеся к этому назначению с подозрением: слишком не вязался вид высокого, нескладного человека в пенсне с образом начальника грозного учреждения. Вспоминали его предшественника: тот ездил только на тройке, приводя в яростный восторг всех городских собак, а напившись, палил в воздух из маузера. И тем не менее новый начальник, человек тихий, не стесняющийся своего интеллигентского происхождения, как-то незаметно, без крика, скандалов и особенных увольнений, в сравнительно короткий срок сумел превратить аппарат угрозыска в коллектив сильный профессионально и нравственно.
Следует заметить, что в те годы угрозыск, существуя в системе милицейских органов, тем не менее считался подразделением самостоятельным. Это сообщало ему некую исключительность. Исключительность способствовала поддержанию среди молодых сотрудников легкого налета пинкертоновщины, суперменства, даже анархических тенденций.
Проще всего было бы дисциплинарно, приказами и наказаниями, попытаться пресечь ненужные настроения. Однако Войнарский не сделал этого. Исподволь, но уверенно и неуклонно он прививал коллективу дух идеи и подвижничества, ибо знал: сотрудник, вкусивший его, будет нести тяготы опасной своей работы не с хвастливым сознанием совершаемого ежедневно подвига, а с чувством труженика, возделывающего нелегкое свое поле. Суперменские настроения Войнарский искоренять особенно и не старался: чрезмерная борьба с ними рано или поздно привела бы к мелочной опеке, канцелярщине и боязни самостоятельных действий. Да и сам Юрий Павлович в достаточной степени был романтиком, чтобы не сознавать всю притягательность суперменства для молодых ребят-комсомольцев, основного состава уголовного розыска. Для них не было большего счастья, как с юмором, с этаким поигрыванием говорить об операциях, засадах, ранениях; мол, было дело — и поди разберись, ухало ли сердце навстречу пыхающим выстрелам, обливалось ли жаром тело, почуяв в себе горячо раздирающий клетки кусок металла?
За всей круговертью свалившихся в последние дни на него дел Войнарский ни на минуту не забывал о
