И было много жарких, палящих дней… июнь, начало июля… все они слились в памяти в один нескончаемый день… жаркий, очень жаркий… и уже потянуло дымом, и уже запахло гарью… потому что от жары начали гореть торфяники на севере от Москвы…
…А прямо под нашим любимым домом на Сретенском бульваре, под Нашей Крышей с каким-то тупым ожесточением ломали в те дни библиотеку им. Тургенева – «Тургеневку», милый, старый особняк… Приехала железная «баба» и стала крушить… Тургеневку было жалко, как человека. Как старого, доброго, мудрого человека, от которого решили почему-то избавиться… кому-то она помешала… Видимо, метростроевцам она помешала – они строили в этом месте станцию «Тургеневская». Безмозглая «баба» спешно крушила – и кирпичная пыль поднималась высоко в воздух…
…Палящие и пылящие дни…
…Не помню, когда он сказал мне о дочке… и о том, что осенью у него должен родиться сын… Да, вот так вот… мы опоздали встретиться на целую жизнь!…
Кстати. Забыла сказать, что часы на башне показывали абсолютно разное время! И вообще, они не ходили. Их, видимо, давно никто не заводил. Мы с Гавром пытались завести их. Часовые механизмы были с рычагами. Таким образом, нажимая на рычаг внутри башни, можно было двигать стрелки на циферблатах. Но все часы вели себя совершенно по-разному. И об этом нужно сказать особо.
Те часы, что смотрели на бульвар, – были очень, необычайно податливы. Рычаг вращался легко, без усилий, и стрелки на циферблате двигались бойко и весело. Мы их прозвали часами Прошлого Времени. Они как будто трещали по-сорочьи: «Хотите спутешествовать в Прошлое? Пожалуйста! В какой год пожелаете?… Нет проблем!»
Те часы, что смотрели на площадь, – были уже не столь отзывчивы, рычаг вращался с трудом, и стрелки на циферблате передвигались медленно, едва-едва… Мы их назвали часами Настоящего Времени. Наше настоящее было и в самом деле тягучим, минуты плавились, текли, как янтарная смола на солнце, удлинялись до часов… они вмещали молчание и стихи, много стихов, моих и его… они вмещали слова, горькие и счастливые, и жаркие закаты в узком окошке… всё это не кончающееся лето… самое длинное лето за всю нашу жизнь…
А стрелки на третьих часах нам сдвинуть так и не удалось. Как мы ни старались. Мы пытались изо всех сил налечь на рычаг часового механизма в четыре руки, но – тщетно! Эти часы были молчаливы и безответны. И мы их назвали часами Будущего Времени. Будущее было скрыто от нас. Оно не хотело приоткрыть нам ни щёлки…
В этой башне нас окружало наше прошлое, наше настоящее и наше будущее. И время внутри этой башни текло по-особому… Пробыв в башне полчаса, можно было за это время прожить годы…
…А на нашей крыше целую неделю пахло масляной краской – как в мастерской художника. Прощай, красная крыша! Пришли рабочие с вёдрами и длинными, как швабры, кистями, и за несколько дней перекрасили нашу крышу в зелёный цвет, и она стала теперь похожа на летнюю лужайку… над которой кружились беленькие бабочки-однодневки…
За нами постоянно наблюдал лев, Лёвушка, который сидел, никогда не меняя позы, как будто охранял Часы Будущего…
…Гуляния, блуждания, огарок свечи под крышей…
…Маленький значок – клоун – с руками, скованными цепочкой, это такая цепочка-скакалка, а на обороте нацарапан стишок: «Пусть Рыжий и Белый учатся прыгать через цепочку». И я храню этот значок до сих пор…
…Букет полевых цветов… когда я была на крыше одна – там, на самом верху, под колоколом, а Гавр зашёл в башню и оставил для меня эти цветы…
…А как мы ходили в цирк-шапито с его мамой!… А потом, после спектакля, проводив маму до метро, долго брели куда-то… и забрели на пустырь около цементного завода… где всё было покрыто голубоватой цементной пылью, и это было похоже на лунный пейзаж… и мы стояли, горько обнявшись среди этой лунной пустыни, и казалось, что кроме нас двоих в этом мире нет никого… И я помню этот цементный пустырь до сих пор…
…А в мой день рождения, утром, в метро, на станции «Маяковская» мне была подарена чудесная маленькая книжечка стихов, книжечка его трёхстиший, такая крошечная, чуть больше почтовой марки, переплетённая его руками, и стихи в ней написаны от руки, и все стихи – о нас… Такую книжечку можно носить в медальоне на груди, где каждое трёхстишие – как молитва…
…А потом мы пошли в гости к художнику Каптереву.
Случаются в жизни встречи, которых не могло не быть. Без них твоя жизнь – вроде и не твоя. А ты – и не ты вовсе. До этого дня я думала, что такое в моей жизни случалось трижды: Енгибаров, мои девчонки с галёрки на Садово-Спасской и Гавр.
И когда Гавр сказал: «Хочу тебя познакомить с художником Валерием Каптеревым», – я и не подозревала, во что это выльется. И чем это для меня станет.
Мы отправились целой гурьбой: Гавр, его беременная жена Таня, Симон Бернштейн, Жан-Кристоф и я.
Мы шли в гости к художнику Каптереву, не догадываясь, что нас ждёт встреча сразу с трёмя художниками! И с чудесным поэтом.
…Когда мы вышли из метро «Речной вокзал», чтобы дальше идти пешком через заросли зелёных двориков, в это время зазвонили колокола… в старинном храме с голубыми куполами, за прудом с камышами, в маленькой деревушке Аксиньино, которая продолжала упорно жить среди города… В ту минуту как раз и зазвонили… и тихий звон нежными волнами наплывал на нас, пока мы шли от метро, углубляясь в зелёные дворики…
Здесь, на севере Москвы, как будто сплошной то ли лес, то ли парк, то ли деревня, земли больше, чем асфальта, и шелестящая, высокая трава повсюду… и привольное цветенье золотистых задорных лютиков, наивных ромашек и нахальной сурепки… И так мы шли, вдыхая вкусный свежий воздух, хоть и жара стояла, но всё равно чувствовалось, что близко – вода, много воды, сразу за Ленинградским шоссе – Химкинское водохранилище с чайками и катерами… и чайки проносятся над улицей вместе с воробьями…
А колокола пели, и хотелось идти долго-долго, дышать и слушать… а впереди нас ждала встреча с удивительными людьми. Гавр познакомился с ними накануне у художника Отарова, и был приглашён в гости. Он спросил: «А можно я приду не один?»
– Замечательно! – услышал он в ответ. – Приводите всех своих друзей. Я покажу вам свои картины. Хоть мы и не дома сейчас живём, а у друзей, но часть картин я всё же из дома захватил – для показов. Приходите!
В те годы домашние показы картин – для многих художников были единственной возможностью показать миру то, что ты делаешь. Если не желаешь писать «паровозы» (трубы заводов и комбайны на полях, портреты передовиков народного хозяйства и военачальников), – то путь в
