толпой к Маяковке, рядом – Симон, маленький, весёлый, удивительный человек. И мне кажется, что я смотрю на него не сверху вниз – а снизу вверх…
Зашла в Литконсультацию к Борису Глебовичу. Сообщила о том, что прошла творческий конкурс в Литинституте и рассказала о Вечере в ЦДЛ, и как мне позволили нарушить регламент.
Борис Глебович страшно обрадовался, побежал к заведующему Литконсультацией, о чём-то с ним долго говорил, вернулся и сказал, что они постараются мне помочь с поступлением.
Помощь была очень простая: заведующий Литконсультацией, по просьбе Бориса Глебовича, позвонил в приёмную комиссию института и попросил, чтобы меня «не резали» на экзаменах. После творческого конкурса, когда было отсеяно очень много народу, всё равно оставалось по четыре человека на место, и из четырёх остаться в итоге должен был только один, а трое – извините. Они – там – договорились так: мне будут ставить те оценки, которые я заслужила. Умышленно резать не будут. Но и завышать тоже не будут. Если в честной борьбе заработаю три или два балла и провалюсь – то это будет мой личный провал, а не чей-то злой умысел.
– У вас будет возможность получить ваши реальные оценки. Вас не будут резать, – сказал Борис Глебович. – Ну вот, это – максимум того, что мы можем для вас сделать.
– Это – более, чем достаточно. Спасибо огромное!
– Не за что. Желаю вам удачи!
Вообще-то «Пушкина» звали Веня. Вениамин Михайлович Волох. Он был уже взрослый дядя и преподавал в каком-то институте начертательную геометрию – «начерталку».
Когда мы шли всей компанией из Дома литераторов к Маяковке, он предложил сходить к его другу – художнику Васе Ситникову: посмотреть новые картины. Вася не выставляется, поэтому очень рад, когда Веня приводит к нему зрителей.
– Когда?
– Да хоть завтра.
…Встретились на станции метро «Семёновская». Почему-то, кроме меня, никто больше не пришёл. (Гавр был тогда в Кишинёве в командировке.)
Веня сказал:
– Не хотят иметь дело с сумасшедшим.
– А Ситников сумасшедший?
– Нет, конечно. Просто гений. А ещё диссидент. За что и сидит периодически в психушке. Не боитесь идти к такому в гости?
– Нет.
Художник Василий Ситников жил в однокомнатной квартире. Так вот как выглядят гении и как они живут!
Он был в расхристанной, как сказала бы моя бабушка, клетчатой старой рубахе, с засученными рукавами, всклокоченные волосы, лицо помятое. Взгляд нелюдимый, диковатый.
Мы смотрели картины, говорил Веня (видно было, что он тут бывает часто), Вася молчал, что-то пробурчал пару раз, Веня перевёл его бурчание на общечеловеческий язык: «Вася рад, что мы зашли». В кухне он ел и спал, там стоял потрёпанный диванчик. Банки с красками. Тряпки. Пустые бутылки. Закопчённый чайник на двухкомфорочной газовой плите. Комната, метров двадцать, служила мастерской. Картин было очень много, всё пространство мастерской было заставлена картинами. Они стояли, приваленные друг к другу. И на всех картинах – купола, храмы, соборы, монастыри, хрустящий, скрипучий, режущий глаза белый снег… Казалось, что живопись его объёмна, имеет звук и запах… Снег морозно скрипел… запах острый, знобящий…
А ещё была графика, листы ватмана, разбросанные повсюду. И на всех – только два персонажа: обнажённая женщина, везде одна и та же, с тёмными, длинными, развевающими на бегу волосами, она стремительно убегала от совершенно голого Васи, оба были как античные боги, такие же красивые, мускулистые, страстные. Страсти кипели на ватмане, клокотали… Женщина всё убегает и убегает, прижав руками круглые большие груди, в ужасе оглядывается на Васю, а он, обезумевший от страсти, вот-вот настигнет её…
…Мы шли к метро, и Пушкин сказал, что собирается в Израиль. Буквально сидит на чемоданах. Оказывается, его родители эмигрировали уже несколько лет назад, обосновались там, и теперь прислали ему вызов. На двоих. На Веню и на его жену. Но жены у Вени нет, хотя он уже в возрасте, ровесник моих родителей. Но Пушкин – добрый человек, он хочет осчастливить какую- нибудь русскую девушку, желающую эмигрировать. Делается это очень просто: фиктивный брак. Едут, как супруги, до Вены, а там – кто куда…
Оказывается, Пушкин задумал осчастливить меня. С того самого раза, как я впервые пришла на лито в Сокольники и читала там свои стихи.
– В этой стране у вас нет будущего, – сказал он убеждённо. – Вам нужно уезжать, и как можно скорее.
– Это невозможно.
– Почему?
– Причин – две. Я не смогу без русского языка. И я не могу оставить близких людей. Зная, что я их никогда не увижу…
– Никто русский язык у вас не отнимет. Будете продолжать писать по-русски. Близких людей постепенно перетащите к себе…
Я только горько усмехнулась на это.
– Но главное – кому я ТАМ нужна?
– Вы талантливый человек, а талантливые люди нужны везде. Но в совке ваш талант зачахнет, – сказал он убеждённо.
– Почему вы так думаете?
– Потому что ни одной своей строчки вы здесь не опубликуете. А писателя без читателя, как известно, не существует.
– Но кое-что я здесь уже опубликовала.
– Это – чистая случайность, – сказал он и повторил убеждённо: – В этой стране у вас нет будущего.
– А там?…
– Там – свобода. Это – главное. Там вы сами будете решать свою судьбу. Там всё зависит от человека, лично от вас.
– Нет. Я не смогу жить без тех, кого люблю. И без родного языка. Хотите – назовите это моей слабостью.
Он не спорил со мной. Не переубеждал. Просто сказал:
– Подумайте ещё. Чтобы потом не жалеть.
Ну, я подумала… Хорошо подумала. Да, забавно было бы оказаться с Веней в Вене… А дальше – на все четыре стороны! Например, в Испанию – на родину предков… Зря что ли учила язык по самоучителю? Исполнится мечта: научусь танцевать фламенко!
