В свете старого софита

.  Жаль,
.  не увидим, как она пожелтеет
.  осенью…

.  Целуемся,
.     бабочки-однодневки,
.  осыпая друг друга
.  яркой пыльцой своих крыльев…

.  Прячемся за трубами
.  от художника, живущего в мансарде
.  и бегающего по крыше с сачком.

.  А трубы
.        похожи на гномов,
.  старых и маленьких,
.  улыбчивых,
.  с зелёными косичками травы
.  на макушках.

.  Тепло, август…
.  И впереди у нас –
.          целый день.

.  Ты говоришь:
.  – Не будем клясться,
.  но давай никогда не разлюбим друг друга!
.  – Мы просто не успеем до вечера…

.  А ты весел –
.  ты веришь в бессмертие.

.  Но что будет со мной,
.  Господи,
.  когда нагрянут холода,
.  и зелёная крыша
.             покроется мрачным снегом…
.  И я буду сидеть
.  одна,
.  вся в инее –
.          как в седой пыльце,
.  январская бабочка.
.  И вспоминать…

* * *

…А тут навалилась такая жуткая жара, ну совершенно ненормальная! В те дни – по радио, по телевизору, на улицах – все говорили только об одном: «Пожары!…» «Вы слышали? Всё горит!…»

Горят леса во Владимирской области, полыхают торфяники… В лесах гибнут звери, птицы… Пожары подступают всё ближе к Москве…

Дым… гарь… тяжёлый, удушающий смог опустился на город…

Дышать трудно и днём, и ночью. Ночью жара не спадает. Утром, выглянув в окно, не видишь соседних домов – всё затянуто белой мглой… Весь день в белой мгле горят фонари… Машины едут почти на ощупь по мутным дорогам, в киселе горького тумана, с включёнными фарами… Жара… дым… пахнет гарью…

В Москонцерте, у площади трёх вокзалов, с окнами, выходящими на южную сторону, прямо на раскалённую улицу, здесь размещался не плановый отдел, а маленький ад… В раскрытые окна вливались дым, вонь бензина и выхлопных газов. В те годы бензин был отвратительный, а по нашей улице грохотали грузовики…

Все мечтали о дожде, но дождя не было уже месяц. Можно принести из дому полотенце и, намочив его под краном, положить себе на голову, или на грудь. Можно даже притащить тазик и, наполнив его холодной водой, поставить под стол и опустить в него ноги. Так – легче. На несколько минут. «Ой, не могу, умираю», – причитала женщина у окна, у которой было больное сердце, а солнце безжалостно шпарило прямо на неё!

Все мечтали о дожде… как о манне небесной…

На улицах – гигантские очереди к квасным ларькам, к мороженщицам, к автоматам с газированной водой.

Иногда кто-то в очереди не выдерживал и падал в обморок.

Не хватало бригад скорой помощи. Брали студентов. Столько инфарктов и инсультов, сколько случилось летом семьдесят второго года, в Москве не было никогда.

Бульвары засыпаны жёлтой, сухой листвой… Тополя и каштаны как будто обожжены пожаром… Зной ободрал и оголил их, как напалм. Среди лета торчат голые ветви… и это страшно.

Все мечтали о дожде… Люди, деревья, птицы…

* * *

Бродили с Гавром по берегу Химкинского водохранилища. Даже у воды нечем дышать. Потом сидели на пыльной скамье в тени старых деревьев, не успевших потерять листву, и грустили. Нам было о чём грустить…

Поздно вечером я позвонила ему и прочла стихотворение: