– С удовольствием!
– А с кем сына оставила?
– С бабушкой. У меня бабушка сейчас гостит.
– А у тебя есть бабушка?
– И ещё какая! Ей скоро восемьдесят, но она обожает путешествовать. Приезжает ко мне из Днепропетровска.
– Твоя бабушка – героиня. Так ей и передай. Ну, пойдём!
Долматовский с гордостью (или мне так показалось?) представил меня своим студентам-первокурсникам. Сказал, что у меня уже много публикаций и готовится книга в «Советском писателе». Его семинаристы смотрели на меня с уважением.
Потом, после семинара, показывала ему фотографии Антона: Антон в лесу, в венке из трав, Антон на берегу бухты, Антон, читающий книгу, Антон рисующий, Антон, строящий свой город…
– Прекрасный малыш! И великолепные снимки! Это кто делал?
– Я.
– Послушай, да ты же настоящий профессионал! А чем снимаешь? Какой у тебя фотоаппарат?
– Самый дешёвый и самый простой – «Смена».
– Шутишь?
– Нет.
– А хочешь, я тебя в какой-нибудь журнал устрою фотографом, или в газету?
– Ой, не надо!
– Но почему?
– У меня не получится.
– Брось, всё у тебя получится. Ты просто не сможешь делать это плохо.
– Я так хорошо снимаю только Антона. Потому что я его люблю. А без любви у меня ничего не получится. Представить себе не могу, что вот, меня посылают фотографировать каких-то тётек и дядек…
Он захохотал.
– Ладно! Фотографируй своего любимого Антона. А ты вроде ещё что-то хотела показать? Что у тебя там в папке?
– Стихи Антона.
– Антона? А он сочиняет?
– С двух лет. Как заговорил, так и пошли стихи.
– А ты его сильно редактируешь?
– Ни слова! Ни слова не исправила!
– Любопытно, о чём пишет подрастающее поколение. Сейчас посмотреть, или оставишь почитать?
– Оставлю почитать. Чтобы не наспех.
Потом он подбросил меня на своём красном «жигулёнке» до метро «Парк культуры», и пока ехали, опять говорил о своей младшей дочери, о том, как трудно было налаживать с ней контакт, потому что, пока была маленькая, мать её не хотела, чтобы он общался с дочкой.
– Ты своему Антону не запрещала бы видеться с отцом. Понимаешь, ты не должна за сына это решать. Пусть он сам решит, нужен ему этот человек или нет…
– Не могу себе представить, что он заходит в наш дом… Да и потом: он вовсе не рвётся видеться с Антоном!
– Ну, я тебе на будущее даю совет, добрый стариковский совет: если он захочет увидеть Антона – не препятствуй.
– Ладно, я подумаю…
– Подумай. И звони. Не забывай старика.
Он так весело говорил о себе: «старик». А сколько ж ему было тогда? Да всего только 64 года! Но я заметила: люди, прошедшие войну, ощущали себя долго, долго живущими… Ну, да: ведь он родился ещё до революции! И была гражданская война. А потом долгое и трудное время между двумя войнами – вроде, мирное, но всё равно – война: чёрные воронки по ночам… А потом Отечественная война, и он прошёл её всю,. от звонка до звонка… Он написал страшную и горькую книгу о войне «Зелёная брама». Так что он не играл, когда говорил о себе: старик. Он мог бы себя чувствовать просто-таки древним человеком. И при этом в нём была удивительная лёгкость на подъём. Он говорил: звони. Но когда ни позвонишь ему, он почти всегда в отъезде. Он летал по всему миру. Он ненавидел войну и считал главным делом своей жизни борьбу за мир. Так это тогда называлось – борьба за мир. Хотя кто-то и говорил, усмехаясь, что за мир бороться не надо, надо просто жить в мире, но…
К сожалению, приходится. В этой жизни за всё, решительно за всё приходится бороться: за мир, за нормальное отношение к детям, за экологию, за жизнь дикой природы, за снега Антарктиды, за зубров, за пенсии, за добрую память, за чистую воду, за любовь, за веру… Почему-то в этом мире ничего без борьбы не даётся и не происходит. И святые отшельники говорили, что жизнь – это постоянная борьба. С грехом, с искушениями… А война – самый страшный грех. Она калечит даже тех, кто с виду остался цел… Многие из моих близких, и из тех, с кем я в те годы общалась, были ушиблены войной, навсегда уязвлены ею. Например, мои мама и бабушка. Долматовский и Исаев. Они всем сердцем ненавидели войну, но при этом не могли из неё выйти, распрощаться с ней. Они без конца вспоминали войну, они говорили о войне, писали о войне, они как будто продолжали жить на войне…
Так вот, Евгений Долматовский боролся за мир. В то время, как наша обезумевшая военная промышленность пекла, как песочные куличи, бомбы, – в это же самое время такие вот, может быть, наивные люди, как этот седой голубоглазый поэт, написавший когда-то, давным-давно, чудную песню, которую я полюбила с ранних своих лет – про «любимый город, который может спать спокойно», – вот такие чудаки носились по свету, читали свои антифашистские стихи, произносили страстные антивоенные речи, адресованные всем владыкам мира (читай: самодурам мира), от которых зависело: быть этому миру – или не быть, или всё пойдёт прахом в один ужасный момент…
И вот, отдав Долматовскому стихи своего четырехлетнего сына, я выждала недельку и позвонила ему. Вечер, весна, запотевшая телефонная будка. К уху прижата прохладная телефонная трубка, в ней – длинные гудки… Очень волнуюсь.
– А, это ты? Привет! Я всё прочёл. Я в восторге!…- трубка теплеет от его голоса. – Я несколько раз перечитал всю подборку. Теперь у меня есть моя настольная книга!
И тут он переходит на шёпот:
– Послушай, а ты знаешь, что твой сын – гений?
– Знаю, – отвечаю я тоже шёпотом.
Смешно! Мы на разных концах Москвы, он – в своём кабинете на Фрунзенской набережной, я – в тёмной телефонной будке на пустынной улочке недалеко от Химкинского водохранилища, – и мы шепчемся! Как будто нас могут услышать враги или недоброжелатели.
– Послушай, не показывай своего гениального сына НИКОМУ. Никаким журналистам! Они его испортят. Сейчас любят писать о вундеркиндах, создают вокруг них шумиху, нездоровый ажиотаж – и калечат детям жизнь…
– Успокойтесь, Евгений Аронович. Я и не собиралась его никому показывать. Только вам дала почитать… Просто интересно было, что вы скажете. Но ведь вы не журналист, вы – родной нам человек.
