Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 2

На храмине, в раскопках древних Фив
Был найден стих безвестного поэта —
Начертанный для вечного завета
На каменной плите иероглиф:

«Благословляйте илистый разлив,
«Плоды земли, рожденье тьмы и света,
«И сладкий труд на лоне зрелых нив,
«И благость Ра, и справедливость Сета»,

Давно лежит затертая плита
В хранилище старинного музея,
Глася о том, как жизнь была проста.

И человек с глазами чародея
Над ней поник, от мудрости седея.
И горький смех кривит его уста.

Истукан

У древних берегов пустынно тихих рек,
На голом выступе потухшего вулкана
Есть изваяние кумира-великана,—
Творенье грубое, как первобытный век.

Здесь некогда стоял без лука и колчана
С кремневым топором пещерный человек
И в диком творчестве огромный камень сек.
И высек из скалы урода- истукана.

И долго в ужасе лежал простертый ниц,
Молясь на мертвый лик, закатом обагренный.
И век за веком гас, как гаснет свет зарниц.

Вулкан ручьями лав спалил живые склоны.
И только истукан для мировых страниц
Остался навсегда – немой и непреклонный.

Пустыня

В пустыне солнечной, песком заметены,
Стоят, покорные тысячелетним думам,—
Старинный обелиск, изъеденный самумом,
И камни желтые разрушенной стены.

Недвижен тяжкий зной. А ночью с долгим шумом
Встает песчаный вихрь. Белеет лик луны.
Пустыня зыблется, вздымает валуны.
И спят развалины видением угрюмым.

Блуждает возле них голодный ягуар
И царственно взойдя на светлые ступени,
Ложится и следит отчетливые тени.

Молчит пустынный мир. И смотрит лунный шар
На пыль его надежд, на смерть его творений.
И думает о том,– как бледен он и стар.

Молчание

Кто видел раз, как с горной вышины
Срываются хрустальные обвалы,
Как в серебре заоблачной луны
Сверкает снег и спят гиганты- скалы;

Кто понял раз молитву тишины
И бурь тысячегласные хоралы, —
Тому отверзты вечности провалы,
Того пьянят божественные сны.

Зажжется тот бессмертною тоской.
И мглы долин с тревожностью людской
Повеют сном томительно напрасным.

Задумчивый, непонятый, один, —
Он будет жить молчанием вершин,
Молчанием великим и согласным.

Отчизна

Есть призрачность неведомых миров,
В людской душе неясно отраженных,
Есть марево исчезнувших веков
И вихри дней расцветших и сожженных.

И музыка невыразимых снов,
И боль, и скорбь, раздробленная в стонах,
Лишь вечного приподнятый покров,
Лучи небес в мгновенность превращенных...

И если мы скитаемся и ждем
С раскрытыми от ужаса глазами
И орошаем кровью и слезами
Пустыню тьмы, как благостным дождем, —
Мы ищем путь к отчизне, ставшей сном,
К родным дверям, давно забытым нами.

В зените

Звенит мой крик тоскливо-запоздалый.
Уже давно осыпались цветы.
Безмолвно ждет в зените полдень алый,
Как бы страшась преддверья пустоты.

Зову любовь... Святая, где же ты?
Как пилигрим, израненный о скалы,
Я дни влачу, поникший и усталый.
О, где же ты, источник чистоты?

Меня сожгла печаль неверных встреч...
Душа огни хотела уберечь,
Цвела тоской по женщине далекой.

И каждая мне тело отдала...
Но душу вдаль загадочно несла,
Томясь, как я, мечтою одинокой.

Из цикла «Белый дух»

2

Разгульный крик борьбы и разрушенья,

Зловещий лязг заржавленных оков,

Протяжный стон на пламени костров,

И подвиги любви и вдохновенья,—

В моей душе смятенье всех веков

Заключено в таинственные звенья.

Добро и зло минувших дел и слов

Живут во мне для грез и песнопенья.

Но я стою в печали смутных дней

На рубеже туманного предела.

Я угадал намеки всех теней.

Гляжу вперед пытливо и несмело...

Я вижу свет неведомых огней, —

Но им в душе молитва не созрела.

Георгий Чулков

Сонеты

I

Венчанные осенними цветами,
Мы к озеру осеннему пришли;
От неба тайн и до седой земли
Завеса пала. Острыми лучами

Пронзилось солнце. Чудо стерегли
Вдвоем – на камнях – чуткими глазами.
И осень, рея, веяла крылами,
И сны нам снились в солнечной пыли.

И вдруг, как дети, радостно устами
Коснулись уст. И серебристый смех
Вспорхнул, пронесся дальними лугами.
Где лет былых безумие и грех?
И тишиной лишь реет влажно-нежной
Наш сон любви в раздольности прибрежной.

II

Пустынный летний сон тайги вечерней
Дымился, тлел. И золотистый жар
На сердце пал. Звенел во сне пожар
Таежных сосен. Можно ль суеверней

Любить тайгу, желать в любви безмерней
Чудес неложных— невозможных чар?
Так мы с тобой несли священный дар
На сей алтарь таинственной вечерни.

Вожатого забыв на берегу,
Ушли с тобой в часовню темных елей,
В смолистую и мшистую тайгу.

Под шорох трав и лепеты свирели,
В душистой мгле, в магическом кругу,
На миг, на век любовь запечатлели.

III

Туманная развеялась любовь,
В туман ушла неверная весталка!
Испепелилась нежная фиалка...
Из урны черной пью иную кровь.

«Как тайный, тайный друг придешь ты вновь
К твоей весне»,—так молвила гадалка.
И вот стою: и ложе катафалка
Преобразилось в радостную новь.

И страсть опять блеснула, как зарница;
Печальный креп любовью обагрен:
Так новая открылася страница

В безумной книге огненных имен.
Тебя люблю, Печальная Царица!
С тобою, Смерть, навеки обручен.

* * *

Нет, не убийства хмель и темь, не сила
Стихии вольной без оков и уз,
И не истории тяжелый груз:
Единая любовь меня сразила.

Безумно сердце. Стала жизнь постыла.
И жаждущей стрелы слепой укус
Ужель язвит меня? Страстей союз
Душе моей – как душная могила...

Все сознавать и быть слепым, как все;
У ног любовницы твердить обеты,
В саду меж роз, на утренней росе...

Мне страшен страстный плен. Свобода!
Где ты? В любви узрев зловещие приметы,
Идем в страстях навстречу злой косе.

7 июля 1920

* * *

Принуждены мы жить мертво и сухо,
Мы дышим тягостно и в духоте
Изнемогаем – жалкие – и те,
Кто впереди, как мы, стенают