шевелись.
Раздались чавкающие звуки.
— Оксана, — сказал Федя, — я думал, ты — просто девчонка и девчонка. А ты тоже думаешь о волшебном.
— Нет, — сказала Оксана. — Я о волшебном не думаю, я здесь прячусь, когда слишком много работы и когда меня хотят отколотить. Хочешь, положи голову мне на плечо и давай капельку заснем. Согласен?
Все тело у Феди налилось благодарной лаской. Он осторожно положил голову на маленькое плечо Оксаны и закрыл глаза.
И было тихо, тихо. Только карась посасывал и чавкал в озере, и что-то покачивалось: то ли стебельки трав, то ли растерявшие листья ветки черемух, то ли сама земля.
— Все! — сказала Оксана. — Я проснулась.
— И я.
— Теперь иди домой, а то меня будут искать, будут на меня кричать. И в школе давай с тобой говорить так, как будто ничего не было.
— Я ходил к учительнице. Она сказала, что ты можешь посещать школу.
— Я завтра приду. Но ты ко мне больше не приходи. Обещаешь?
Сердечко у Феди екнуло, но он кивнул. Они выползли из тайника.
— А у тебя Кук или Яшка… карася твоего кормили? — спросил Федя.
— Никто не кормил, — сказала Оксана и убежала стирать пеленки.
— Не кормили, не кормили! — Федя подпрыгнул, развернулся в воздухе и кинулся бежать по лесной дороге к Старожилову. — Не кормили! Не кормили! Не кормили карася!
По дороге тащился воз с сеном.
«Догоню!» — решил Федя.
Догнал.
— Федюха, мать честная, здорово! — на возу полеживал Цура.
— А почему ты не на собрании?
— За сеном твой отец послал… Да ничего, к угощению поспею. Тпр-р-ру!
— А разве будет угощение?
— Ну как же без угощения? После собрания полагается. Да тпр-ру! Цепляйся за руку.
Федя уцепился, и Цура подтянул его к себе.
— Дай вожжи подержать, — тотчас попросил Федя.
— Подержи.
Федя принял вожжи, дернул, еще раз дернул.
— Да пошла ты! Пошла!
— Н-но-о! — смилостивился Цура, и лошадь, наконец, пошла. — Умный конь! С одного слова меня понимает.
Цура перевернулся на спину, закрыл глаза, вздохнул.
— Ехать бы так и ехать! И чтоб ничего уже не хотелось, и чтоб не кончалась дорога.
— Ну нет, — сказал Федя. — Ехать хорошо, но все-таки есть и другие важные дела.
— А ты ложись, как я!
— А лошадь?
— Чего лошадь? С дороги не свернет.
Федя намотал вожжи на руку, перевернулся на спину и поглядел на небо. Оно было серое. Федя закрыл глаза. Воз покачивался, поскрипывало колесо, сено шептало в самое ухо, и шепот этот уходил в глубины, может, в недра самой земли.
— Ну и как? — спросил Цура.
— Не знаю, — признался Федя.
— Вот я и говорю, ехать бы так и ехать.
Цура взял вожжи у Феди, и лошадь пошла скорее. По Старожилову совсем ходко взяла.
— Дом чует! — объяснил Цура и встал на колени. — Чегой-то? Ты погляди только, Федька! Мать честная!
Федя привскочил и увидел в конце улицы серую колонну медленно шагавших людей.
— Это ж пленная немчура! — ахнул Цура. — Ей-богу, оне!
Махнул кнутом, лошадь рванула, скоком пересекла дорогу и встала у ворот.
Ворота отворил Горбунов.
— С прибытием! Спеши в контору, а то как бы не опоздал, — сказал он Цуре.
— Немцев со станции ведут! — крикнул Цура.
— Да ну! — Горбунов выбежал за ворота, а Федя заскочил домой:
— Немцев ведут!
Домашние припали к окнам. Немцы уже поравнялись с домом. Отец, зашедший из конторы в квартиру, глянул на пленных и сказал:
— На конезаводе будут работать, в райкоме говорили.
— Чего добились! — покачала головой мать. — А сколько горя от них. Ты погляди, морду-то как дерет.
— Ну, остальные далеко не герои, едва плетутся, — сказал отец. — Тоже ведь досталось.
Федя глядел и глядел. По дороге шли враги. Вот уже сколько лет в играх он бьет этих врагов с самолетов, из танков, косит из пулемета. Какие белые у немцев лица, словно под полом сидели.
На улице заголосила женщина.
— Проклятые! Проклятые! Проклятые! — плакала в голос и рвалась из рук баб- лесников. — Пустите! Хоть одному глаза да выцарапаю! Проклятые! Проклятые!
— Лесник Метелкина, — сказал отец. — У нее мужа недавно убили.
А немцы шли и шли.
— Сколько их! — испугалась мама. — Во всем Старожиловском районе столько мужиков не осталось.
А Федю бил озноб. Этих, за окном, ненавидели все, и все они были теперь как самые последние убогие. Их теперь было жалко.
— Можно им дать хлеба? — спросил вдруг Феликс.
В доме замерли.
— Дело божеское, — сказала бабка Вера. — Это же милостыня.
Федя кинулся на кухню, схватил буханку.
— Я отнесу!
— У конвоира спроси! — крикнула вдогонку мама.
Федя выскочил из дома к колонне. По обочине шел наш солдат с автоматом.
— Можно дать? — спросил его Федя шепотом.
Солдат разрешающе махнул рукой.
Шаг, еще шаг, Федя протягивает хлеб. К хлебу потянулась рука. Взяла. Погладила по голове.
Федя с ужасом отскочил назад к воротам.
— Лучше бы лошадь покормил, она сено корове твоей привезла, — сказал Горбунов.
