— Спасибо вам, — зашептал Кук. — Я думал, вы нехорошие, а вы хорошие.
А Федя стал тереть глаза кулаками.
— Топайте, ребята! А то как бы и мы не прослезились.
Мальчишки кинулись бегом.
— Яшка, спрячь материю! — опомнился Федя. — Подумают, что мы свистнули.
Остановились. Яшка спрятал материю под рубаху.
— Ну, чего? На мельницу?
— Пойдемте к моей маме, — сказал Кук. — Мама платье сошьет, а то, боюсь, Оксане платья не видать. У нее старшая сестра в невестах, а материя красивая.
— Золотая у тебя голова, парень! — Яшка дал Куку «петушка».
— Мою маму зовут Вера Александровна! — Кук, стоявший к ребятам вполоборота, повел рукой в сторону мамы и как бы поклонился. — А это, мама, мои лучшие друзья, Яков и Федор!
Круглолицая большая девочка, большеглазая, черные волосы сплетены в толстую короткую косу, посмотрела на мальчиков не улыбаясь. Этой девочке-маме нельзя было сказать неправду, и она сама неправды, даже малой, не могла сказать.
— Чтоб у вас, мальчишек, язык не поворачивался дразнить девочек сластенами, поешьте-ка сладкого, — сказала Вера Александровна.
— Как хорошо! — Ярослав подпрыгнул, побежал на кухню и вернулся с противнем сушеных яблок.
Федя и Яшка взять еду первыми никак не могли, хоть Федя знал: в обществе надо себя держать свободно.
— Что же это вы стоите? — удивилась Вера Александровна. — Садитесь к столу и за работу.
Она взяла горсть яблок, положила в губы тонкую чешуйку и, медленно затягивая в рот, одновременно прикрывала глаза ресницами.
— Вкусно-о-о!
— Мама, — сказал Кук, — мы, конечно, все съедим, но мы к тебе по очень спешному делу. Яша, доставай.
Яшка достал вельвет.
История вельвета была рассказана без утайки, и уже через пять минут Вера Александровна сидела за швейной машиной.
— Только чур, — приказала она ребятам, — я буду работать, а вы будете мне рассказывать истории.
— А какие? — спросил Яшка.
— Любые.
— Я про деда Сучкова историю знаю, а вы знаете?
Никто про деда Сучкова не слыхал.
— Значит, так, — начал Яшка, похлопывая себя по коленям и растирая их, словно ему было семьдесят и его давно уже мучил ревматизм. — Выходит, значит, такая события.
«Интересно, кто так рассказывает?» — прикинул Федя, но никого не вспомнил.
— Ну, значит, бабка Лукерья, евонная соседка, посадила капусту. Уродилась — страшно вспомнить. Каждый кочан в обхват. Бабка Лукерья барыши считает, на солку ей вдосталь, и на продажу немало остается. И тут — на тебе! Кто-то стал грызть кочаны, да самые белые, самые ядреные! Караулит бабка днем — никого, а проснется — опять недостача. Ну, что делать? — Яшка сплюнул и тотчас спохватился. Встал, растер ногой плевок. — Извиняюсь! По нечайности. Ну, значит, что ей делать? Днем выспалась, а ночью с лопатой засела в сарае, что напротив огорода. Ждет-пождет, а в полночь — козел. А уж темен, а уж страшен! Рогатый, борода до земли, скакнул через плетень и давай капусту жрать. Бабка перекрестилась, из сарая шмыг да лопатой козлу по бороде… А наутро пошла за водой, глядит, у деда Сучкова вся борода в кровище. Тут-то и догадались, кто он такой, дед Сучков… Он и помереть никак не мог. Три дня ворочался, криком кричал. Силу темную хотел передать, а никто к нему не подходил, боялись.
— Так и не передал? — встрепенулся Федя.
— Передал. Солдатику одному. Тот зашел переночевать, а дед ему говорит: «Сынок, подай мне веник, вокруг себя подмести». Тот и подал. А старик подержал веник да и вернул солдату.
— А может, это и хорошо? — подумал вслух Федя. — Солдат на фашистов колдовство будет напускать.
— Да, это конечно, — согласился Яшка, — на войне и колдовство пригодится.
Машина отстукивала дробь, глаза у Веры Александровны смеялись, а Кук, замерев за столом, глядел на мать так, словно передохни он, и мама — драгоценнейшая, до смерти любимая — исчезнет.
— Давайте я ползком проберусь в сени и положу платье у порога в горницу. Оксана откроет дверь…
Федя уже размахивал руками, но Яшка сказал:
— Ну чего ты, маленький, что ли? По-человечески надо подарить. Посвистим, Оксана выйдет — и дело с концом.
— А я бы все-таки приколол на платье, на грудь, розу.
— Вот и приколи, — согласился Яшка.
Что верно, то верно — в Старожилове не разводили роз.
— Свистеть я не согласен, — сказал молчун Кук. — Мы должны войти в дом, поздравить Оксану и преподнести наш подарок.
Яшка поглядел на Федю.
— Дело говорит парень.
Подрагивая коленками, они на цыпочках вошли в сенцы и поскреблись в дверь.
— Открыто! — крикнули им.
Первым переступил порог Кук, за ним шагнул в горницу Яшка. Они замерли у самого порога, и Федя, едва втиснувшись, остался на пороге, и, чтобы не очень торчать, присел.
Вечерело, в комнате было сумрачно. Да еще люлька загораживает полгорницы. Хозяин люльки на полу, на четвереньках.
— Вам кого? — спросила девушка, точь-в-точь Оксана, только большая.
— Они ко мне! — сказала Оксана, выскакивая из кухоньки. — Варя, задвинь поросячий чугун, у меня чуть не упал.
Дверь отворилась.
— Что тут за толпа?
Мальчишки закрутились, мешая войти, и наконец догадались прижаться к стене.
— Это ко мне, — сказала Оксана матери, теребя подол сарафана.
— Вижу, что не ко мне. А чего это на ночь глядя?
Федя готов был скакнуть за дверь, но Кук шагнул вперед и протянул Оксане сверток.
— Это наш подарок. На день твоего рождения. Мы тебя поздравляем и желаем счастья.
Оксана взяла сверток, перевязанный атласной тесемочкой. И так стояла, держа его на вытянутых руках. Выскочила из кухни старшая сестра, сверток на стол, развязала, ахнула. Приложила платье к Оксане, бросилась к мальчикам и каждого поцеловала в обе щеки.
